Конечно, я понимаю. Все понимаю, но уйти не могу. Сердце противоречит душе, которая не желает оставлять Майю.
- Я еще немного побуду. Не волнуйтесь о нас, - отвечаю женщине холодно.
И что ей вообще от меня нужно?
Женщина, осуждающе покачивая головой, уходит по своим делам. А я снова перевожу взгляд на малышку.
Как же быть? И что мне с ней делать? Конечно же, теперь я точно уверен в том, что Маруся - моя дочь, но, как управляться с маленьким ребенком, я ума не приложу.
В голову даже закрадывается шальная мысль позвонить предательнице Даше, но здравый рассудок тут же отметает ее, воскрешая в памяти все то, что сделала девушка.
С другой сторону, - рассуждаю про себя, - девочка уже вполне взрослая и мыслит достаточно рассудительно, я смогу с ней и сам справиться. Мы вместе сможем, а если что-то не получится, то найдем Марусе няню.
Черт! И почему это сразу не пришло мне в голову?
А когда Майя выйдет из больницы....
В горле неожиданно першит, когда в голове возникает образ девушки. Крепко зажмуриваюсь, трясу головой, прогоняя видение. Нет. Сейчас даже в мыслях нельзя допускать того, что Майя может умереть. Ей нужно жить ради дочки.
- Эй, бро. Плохо выглядишь. - Стараясь говорить и двигаться как можно бесшумнее, Антон присаживается рядом со мной.
- Это не важно, - тряхнул головой.
- Для тебя, может, и да, а вот для девчушки... - он кивает на Марусю, - ты будешь нужен отдохнувшим и выспавшимся. Не понимаешь? У нее, кроме тебя, никого больше нет.
Кошусь в сторону друга.
- Я не могу уехать, - срывающимся голосом отвечаю. - У меня не получится.
- Я останусь, - понимающе кивает Антон. - Если вдруг будут какие-то новости, сразу сообщу.
Малышка шевелится снова на моих руках. Всхлипнув, что-то начинает бубнить. Не разобрать. И только тут я окончательно сдаюсь, понимая, что теперь нужно принимать решения не только исходя из своих интересов, но и учитывать потребности моей маленькой... принцессы.
- Хорошо. - Кивнув другу, встаю на ноги.
Приходится целую минуту оставаться на одном месте, перекатываясь с пятки на носок, чтобы разогнать затекшие мышцы.
Но, когда уже собираюсь покинуть место ожидания возле операционного блока, дверь неожиданно распахивается, и оттуда выходит врач.
У меня улетает душа в пятки, а сердце наоборот колотится в груди так громко, что закладывает уши.
Взгляд врача устремляется на меня.
- Вы... - тянет он.
- Муж, - подсказываю.
- Да, - кивает. - Извините, но утешительного вам сказать ничего не могу. Состояние вашей жены крайне тяжелое...
- Возможно, ее стоит переправить в Москву? - выдавливаю из себя каждое слово.
- Это не самое лучшее решение. Ваша жена сейчас не транспортабельна. Разрешение на ее перевод в Москву, увы, я не смогу вам дать.
Врач выглядит хоть и уставшим, но говорит уверенно и твердо, что вызывает у меня некое спокойствие в том, что рядом с Майей находится опытный хирург.
- Тогда?..
- Девушка сейчас в коме. Давать какие-либо прогнозы на будущее еще очень рано. Так что не смею вас больше задерживать. Возвращайтесь домой. И... молитесь.
Врач больше не задерживается. Мужчина делает шаг в сторону, показывая тем самым, что сказал мне все, что хотел, направляется в ту же сторону, что и мы, но только быстрее.
- Бро, - чувствую жесткую хватку на своем плече. - Все будет хорошо, слышишь? Ну, в конце концов, не для того же вы встретились с этой твоей первой любовью, чтобы вот так расстаться? Не верю я в это, - с запалом говорит Антоха, и я, делая над собой усилие, киваю ему.
- Надеюсь, - бормочу и не чувствую, как, переставляя ноги, направляюсь к выходу.
Мы уже практически доходим до двери, когда в нее вваливается заплаканная Ирина Витальевна. Женщина так расстроена и поглощена какими-то своими переживаниями, что даже не узнает нас. Смотрит куда-то вдаль полными отчаяния глазами.
Я невольно замедляю шаг.
- Что, доктор? Где? Где мой Ярик? Что с ним? - тараторит женщина звучно, громко.
Я спешу покинуть небольшой холл в приемном отделении, дабы женский крик не разбудил малышку.
Мы уже вышли за дверь, направляясь к центральному входу, когда в спину ударяет крик Ирины Витальевны. В ее голосе слишком много боли, чтобы остаться к нему безразличным. И даже у меня в груди неприятно шевелится странное ощущение, отдаленно напоминающее сочувствие. Нет, не от того, что Головнюк умер (его из операционной вывезли в морг полтора часа назад), а из-за его матери. Мне чисто по-человечески жалко женщину. Не думаю, что она могла предположить, что ее сын окажется таким мудаком.
Глава 19
- Дядя Максим, ты позавтракал? - обращается моя принцесса по-взрослому серьезным тоном. - Или голодным опять уйдешь?
Недовольные нотки в детском голосе поистине вызывают у меня умиление и улыбку.
- Угу. - Смиренно показываю ей пустую кружку из-под какао.
Черт побери! Из-за этой маленькой надзирательницы мне теперь приходится пить по утрам не ароматный кофе, а какао!
Стоит Марусе увидеть, что я выполнил ее указание, как детские бровки, сведенные к переносице, тут же расправляются, и она, благодушно улыбаясь, треплет меня за волосы.
- Ну, наконец-то, а то я уже волноваться начала. Без еды и умереть можно. Ты знал?
Маруся забирает у меня кружку, ставит в раковину. Проходит к своему стулу, при этом продолжает задавать интересующие ее вопросы:
- Мы поедем сегодня в садик? Или ты дома будешь работать? Если дома, то можно я тоже останусь? Я не буду тебе мешать. Точно-точно. Обещаю, - складывает она ручки домиком и тут же: - Я тоже хочу какао и булочку сладкую. - Улыбается такой обворожительной улыбкой, которой противостоять невозможно.
- Ты сегодня чересчур милая. Что-то случилось? Тебя кто-то обидел?
Украдкой наблюдаю за малышкой и ее реакцией. Девчушка морщит носик. Отворачивается.
- Ничего серьезного, - стучит пальчиками по столешнице.
Я поворачиваюсь к ней.
Интересно. Маруся всегда вела себя так? Маленькая взрослая? Или на нее так повлияло воспитание Майи?
- Я все-таки хотел бы знать, - говорю уже тверже.
Мелькнувшие мысли о Майе согревают грудную клетку.
Я не хотел сегодня отпускать Марусю в садик. Хотел сделать принцессе сюрприз.
Мне вчера позвонил доктор из клиники и сообщил, что девушка наконец-то пришла в себя и уже завтра ее можно будет навестить.
Майя очнулась после двухмесячной комы и теперь жаждала видеть свою дочку.
Воспоминания этого времени, проведенного в ожидании, прокатывается по мне колючей ледяной волной тревоги.
Это сейчас я все воспринимаю уже спокойно, но не менее волнительно, но это было абсолютно не так еще каких-то полмесяца назад. Я тогда на уши поставил все клиники, которое только попались под руку. Но только в одной из чертовой дюжины, только в одной доктора пообещали вытащить Майю из комы и дали мне хоть призрачную, но надежду на то, что девушка очнется.
- Это девочки в группе, они обзывают меня сироткой, - губки малышки растягиваются в грустной улыбке.
- Сиротка?! Что это за слово? Откуда они вообще взяли его? Глупости какие!
В порыве защитить принцессу подхожу к ней и, подхватив на руки, поднимаю над собой.
- Какая ты сиротка, Мань? У тебя же есть я. - Резко сгибаю руки в локтях, прижимая дочку к себе. Она звонко смеется, обнимает меня за шею и неожиданно выдыхает в ухо:
- Но ты же мне ненастоящий папа, - и в голосе такая тоска, что у меня в груди сердце екает. Замедляются удары, а потом, сорвавшись, несутся в галоп.
Я так и не смог за те месяцы, что малышка живет у меня, сказать, что я ее папа. Да и как я могу это сделать без Майи? Как смогу объяснить шестилетнему ребенку, что вот он я, твой папа, нарисовался не сотрешь?
- Но, если ты хочешь, я могу им стать, - отвечаю севшим голосом.
Маруся вдруг перестает улыбаться, отстраняется, смотрит в глаза. Я заметил ее эту особенность: смотреть в глаза человеку, с которым она разговаривает. Внимательно, вдумчиво, как будто считывает его.
