– Девочка, ты ничего не знаешь про мой опыт, – моя тюремщица вдруг стала серьезной. – Но, так и быть, я тебя успокою. Не будет никакого убийства. Я же не дура! С тобой произойдет несчастный случай. Тысячи людей ежегодно погибают дома из-за пустяков.
Больше не скрывая своих карт, она достала из сумки какой-то старый фен и, будто собралась устроить себе здесь спа-салон, подключила к розетке.
– Нет... Покушение на Соню, на Дамира и газ так просто никто не замнет!
Страх придал мне еще больше сил. Ванна была уже наполовину заполнена водой, и, кто отправится в ней купаться, было понятно без подсказок.
– А эти дела и не нужно закрывать. Наш дорогой плотник, Василий, рано или поздно сознается. Чтобы спасти жену от обвинения в соучастии, он возьмет на себя все что угодно. А улик хватит.
– Каких улик?! – Баллончик выскользнул из пальцев, и я чуть не выругалась.
– Именно он чинил замок погреба и знал, что за проблема с механизмом. Именно его дурочка жена ухаживает за лошадьми и может подлить нужную настойку в воду. И главное... – Глафира, словно на сцене, выдержала театральную паузу. – Когда его машину разберут на запчасти, там обнаружат приличную сумму денег. Такую нельзя заработать плотником, но можно украсть.
– Но деньги... Левданский не оставлял наличных денег. Он не говорил о них ни слова.
Мне таки удалась моя затея. Баллончик был в руках, и теперь оставалось выждать нужный момент, чтобы извернуться и направить струю аэрозоля в глаза этой безумной.
– Он вам с Абашевым не говорил. А легенды ходили. Я лично помогала их распространять. Об очень крупной сумме. Равной стоимости моей новгородской квартиры. Но это уже детали, о которых никто не сможет узнать.
Глафира резким движением закрыла кран, расправила плечи и посмотрела на меня в упор.
– И ты не скажешь, – взглядом указала на фен. – От такой штуки в воде умереть можно разве что в кино. Но он такой старый! Проводка ни на что не годна. А вот закрыть один рот навсегда – запросто.
Уверенная, что я ничего не смогу сделать, она обошла ванну по дуге в мою сторону. Протянула руки. И вместо того чтобы схватить, получила струю едкой дряни в лицо.
Как мне удалось вывернуть руки, я так и не поняла. Силы взялись неизвестно откуда. Но размышлять над чудесами не было времени. Пока Глафира орала, пытаясь промыть глаза, нужно было спасать себя и своих малышей.
Этим я и занялась.
Снова извернувшись, открыла дверь.
Скинула неудобные домашние тапочки.
И бросилась в сторону кухни. Дверь в гостиной была закрыта на ключ. Четыре оборота с руками за спиной я бы не осилила. А запасная дверь в кухне запиралась на щеколду.
Бежать было недалеко.
Узкий коридор к гостиной. Потом еще один коридор возле рабочего кабинета и метров семь по самой кухне до заветного выхода.
Хоть и без подготовки, но бежала я быстро. Адреналин придавал силы. Ужас гнал вперед.
Но уже у самой двери чужие руки схватили меня за плечи и бросили на пол.
– Сучка! – зло раздалось над ухом. – А не слишком ли ты резвая для беременной? Может, наврала своему миллиардеру?
Выламывая руки, Глафира заставила меня подняться. И знакомый нож тут же блеснул возле самого горла.
– Развернулась и пошла обратно! – уже спокойно скомандовала она. – Бег на сегодня закончен. Впереди плавание.
Она вновь потянула вверх полотенце, заставляя встать на носочки. Но тут неожиданно в окне мелькнула чья-то тень. Раздался звон стекла. И, хватаясь за плечо, моя тюремщица медленно опустилась на пол.
Глава 37. Своя, родная, любимая
Дамир.
За время дороги Бадоев не сказал ни слова. По лицу было видно, что мой начбез не согласен с решением ехать в усадьбу. Больше всего он хотел оказаться в полицейском участке и продолжить допрос. Но, стоило нам приблизиться к дому, профессиональное чутье бывшего опера включилось на полную катушку.
Приказывать ничего не пришлось. Именно Бадоев первым заметил старый велосипед почтальонши. Именно он резко крикнул Виктору заглушить двигатель и съехать в кусты.
Какие ещё указания отдал сам себе мой начбез, оставалось только догадываться. Но к плотнику он потерял интерес полностью. Вместо доставки своего главного подозреваемого в полицейский участок пристегнул Василия наручниками к двери джипа и оставил одного в машине.
Дальше Бадоев даже мне запретил высовываться из кустов.
– Босс, прости, но с тебя и руки хватит, – он указал взглядом на перевязь. – Мы с Витей быстро все проверим и, если опасности нет, сообщим.
– Да похер на руку! Там Даша!
От вида велосипеда кровь в жилах стыла. Даже Витина бетонная грудь не могла остановить. Плюнув на опасность, я плечом оттеснил телохранителя в сторону. Но его охреневший начальник тут же прижал меня к капоту.
– А то, что там Дарья Юрьевна – это вторая причина, из-за которой вам дальше кустов ближайшие пару минут лучше не высовываться. – Совсем потерял страх Бадоев.
– Если с ней что-то случится, я не прощу ни себя, ни тебя.
Злость не отпускала. Нервы звенели, и невидимые канаты, словно за нутро, тянули меня в дом. До боли. Физической, острой.
Но на споры времени точно не было, потому я поднял свободную руку и заставил себя расслабиться.
– Босс, мы сделаем все что можно.
Не тратя больше ни секунды, Бадоев достал пистолет, заранее снял с предохранителя, и, как две тени, они с Витей бесшумно двинулись к дому. Пригибаясь под окнами. Каждый в свою сторону.
Все, что мне осталось, ждать.
И я ждал.
Минуту.
Вторую.
Чувствуя, как схожу с ума.
Как совершенно незнакомое, новое ощущение – отчаяние сжирает изнутри.
Третью.
Загибаясь от желания броситься в дом, найти свою Дашу и вжать ее в себя. Чтобы без слов почувствовать ее состояние. Вдохнуть уже родной и любимый аромат. Молча, боясь напугать, немым криком проорать, что виноват.
Еще б минута, наверное, я бы там в кустах и загнулся по-настоящему. Сердце бухало как у инфарктника. Дышать получалось через раз. Но в тишине вдруг раздался выстрел, и крик Бадоева: «Кухня. Цель ранена. Заходим через окно!», как разряд дефибриллятора, вернул в строй.
* * *
С детства мне не приходилось влезать куда-то через окно. В тридцать пять детские навыки никак не могли помочь, но после крика Бадоева я сорвался к кухне с такой скоростью, перелез через подоконник так быстро, как в свои шесть-семь не мог и мечтать.
Пальцы не чувствовали острого стекла и свежего пореза. Рубашка зацепилась за какой-то осколок, но я рванул внутрь, не обращая внимания на порвавшуюся ткань.
Там, в кухне, калачиком свернувшись на холодном полу, сидело мое счастье. Маленькое, растрепанное, с дрожащими губами и огромными блестящими глазами.
Такое красивое, что дух захватывало.
Такое свое, что переносицу ломило и сетчатку жгло, как от взгляда на солнце.
– Даша!
Словно в беге с препятствиями, я перемахнул через стол и табурет. Даже не покосился на Бадоева и Витю, которые уводили куда-то громко матерящуюся почтальоншу.
Крышу рвало от вида хрупкой одинокой фигурки. Убивать хотелось от ужаса на лице.
– Родная.
Не замечая следов крови на полу, я рухнул рядом со своей невозможной женщиной. Как подстреленный. В самое сердце.
– Хорошая моя. Прости. – Притянул ее, податливую, к себе.
Пальцы дрожали, когда гладил по лицу.
– Прости меня, пожалуйста.
Губы коснулись виска. Собрали соленые капли со щек. И дорожкой поцелуев добрались до губ.
– Дашенька... моя...
Даже целовать её сейчас было страшно. Такая перепуганная, напряженная. Как тонкий хрустальный бокал, который может на осколки разлететься от любого неуклюжего прикосновения.
– Я тебя больше никуда от себя не отпущу. Не простишь – рядом поселюсь. Буду, как собака, охранять.
Провел языком по нижней губе. Ласково, осторожно. Как пробуя. Невесомо, одним лишь дыханием коснулся верхней.
