плечу и до неприличия громкое удивление. — Тимур Айвазов?! Да, *пт твою мать! Сколько лет, сколько зим!
Вращаясь среди хитроумных акул бизнеса, я отвык от фамильярности и панибратства. Поэтому от близости чужого мне человека испытываю неприятное ощущение. Оборачиваюсь, взглядом натыкаясь на изрядно выпившего мужика. Он здесь явно завсегдатай и едва держится на ногах. Не помню, где мог его видеть. Круглая, отекшая, заплывшая жиром физиономия кажется смутно знакомой. От него пахнет перегаром и жареным луком.
— Я перекурю, — встает мой водитель.
И его место тут же занимает наглый мужик. Он заказывает выпить, машет каким-то друзьям в противоположном конце зала. Ведет себя развязно и громко. Я уже планирую послать его подальше, но черты его лица… Он почему-то жутко неприятен мне.
— Ты круто выглядишь. Хорошо зарабатываешь? — осматривает мой костюм и часы. — Столько лет прошло. Пять, десять, больше? А Танька как?
И тут меня прошибает воспоминаниями, какие-то неясные сцены проходят перед глазами… Но лишь на миг, а потом опять возвращается ужас непонимания. Выпиваю залпом стакан, ощущая приступ дикой тошноты. Этот прищур, этот полуоткрытый глаз, наглая кривая ухмылка.
— Мы развелись, — отвечаю спокойно и буднично.
— Ты прости меня, — встает он, пошатываясь, чтобы снова хлопнуть меня по плечу.
С силой усаживаю на место. Он принимает это за шутку и ухмыляется.
— Мне твоя Танька всегда нравилась. А вы тогда как дети разосрались, — откидывается на стул, рукой на меня машет, ремень на толстом пузе поправляет, — да так, что она даже уехала, — смеется. — Соблазнить ее хотел. Дурак был молодой, сперма яйца рвала. А она красивая, ммм, как с обложки. Я тогда все допереть не мог, как можно было такую бабу оставить? Но у вас, у турок, своя правда, я в это не лезу.
Мне этот клоун уже надоел, но я, перекошенный злостью, пятой точкой чую, что его нужно дослушать.
— Танька твоя тогда уехала, перевелась учиться в другую богадельню, а потом за какой-то херней по учебе вернулась. Я уже и не помню. Заипался в общаге жить, так она мне ключи от вашей хаты дала, ты ж на месяц вперед оплатил. Ей не жалко было, хорошая она. Да мне кажется, ей по хер было в то время. Она все плакала. Думал, пока она вся такая разбитая и плачущая, я ее пригрею. Очень уж мне ее попробовать хотелось. Прости, что вообще полез.
Мои глаза мечутся туда-сюда, стараясь в хаосе разобрать что-то сквозь узкую щель в штукатурке на стене напротив.
— Ты не психуй, у нас ничего не было. Не такая она, Таня твоя. Не поддалась моему, — улыбается он, сверкая подгнившим передним зубом, — обаянию.
Я зачем-то встаю.
— Что ты сказал? — поднимаюсь, подхватывая его тушу со стула, сгребая воротник дешевой синтетической рубашки.
— Тихо, тихо. Сказал же, что Танька твоя огонь, естественно мне хотелось, — по-пьяному меняет он тему разговора.
Покрываюсь испариной, ощущая, как тяжело становится дышать.
— Чего не было? — спрашиваю, будто тупой.
— У нас с твоей женой ничего не было. Она ныла все время, я ее напоил, хотел чтобы ей легче стало, а когда попытался потискать, ее просто на меня вырвало.
Молчу, язык одеревенел.
— Так и думал, что ты решишь, будто мы *бались, — принимается он ржать как конь. — Айвазов, я такой влюбленной, как твоя Танька, сроду не видел, она по тебе с ума сходила. Я ее до кровати дотащил, под одеяло закинул и рядом улёгся. Думал, если совсем хреново от пойла моего станет, скорую вызову.
— Какой ты, — выдавливаю слова по одному, медленно, — заботливый.
— О, да! Я тебя когда над кроватью увидел, в буквальном смысле обосрался. Под одеяло залез, думал убивать меня будешь, а ты просто свалил. Я ни хера не понял. Тане ничего не сказал. Побоялся. Она потом чуть не сдохла от головной боли, да и ревела опять же.
Мысли расползаются в разные стороны, в груди словно огромная дыра образовалась. Больно… Даже дышать больно… Этому дебилу врать смысла нет, столько лет прошло. Выходит, Таня мне не изменяла. Таня. Мне. Не. Изменяла.
Таня
— Бесит, как же он меня бесит! — не замечаю, что произношу это вслух и на повышенных тонах, от негодования пальцы рук скручивает судорогой.
Автомобиль Макара несется по проспекту. Сегодня парит. Горячее солнце жарит кожу лица, заставляя щуриться и потеть. Раздражает. Жму на кнопку, пряча стекло внутрь боковой двери, не хватало еще, чтобы потекла косметика. Впускаю в салон автомобиля свежий воздух, так намного прохладнее, но сквозняк треплет волосы, словно шторки в открытом окне скоростного поезда. Это тоже нервирует, и я снова жму на стеклоподъемник. Макар никак не реагирует на мои психи, молча ведет автомобиль, не обращая внимания.
— Извини меня, пожалуйста, ты не должен был стать свидетелем всего этого. Мне так за него стыдно!
— Честно говоря, для меня большая неожиданность, что Айвазов такой…
— Такой придурок? — взвизгнув, резко поворачиваюсь, чтобы посмотреть Макару в глаза.
— Такой несдержанный, — тихо посмеивается Макар. — Мне казалось, что этот турок может перекусить пополам кого угодно и даже не моргнуть. При этом выражение его лица останется таким же непроницаемым. Я как-то имел дело с его фирмой, давно правда. Но даже тогда он смотрел на меня, как хищник — холоднокровный чешуйчатопокровный ящер. А тут — нас вместе увидел, вернее, тебя рядом со мной, и пар из ушей повалил, глаза загорелись, руки в кулаки сжались. Еще чуть-чуть и он порвал бы мои ноздри, выдавил глаза, сломал кости, перебил трахею и, в конце, свернул бы шею. Он от тебя без ума, Татьяна.
Пламенная речь Макара смешит, успокаивая, вызывая улыбку.
— От своей задницы он без ума. Айвазов терпеть не может, когда что-то идет не так, как он задумал. Все должны слушаться брата Тимура.
— Ты бросила его что ли? — спрашивает прямо, без какой-либо подготовки.
— Нет.
— А что тогда случилось?
— Честно? Я уже и не знаю. Думала причина во мне, но теперь уже сомневаюсь. Он то мстит мне за что-то, чего я не помню, то кипит страстью. Я вообще не понимаю, что у него в голове творится. И очень устала.
— Но было же и что-то хорошее, — продолжает широко улыбаться Макар, — ты же вышла за него замуж по доброй воле.
— Я не помню ничего хорошего! — хмурю брови, отвечая резко и совсем не ласково. — Он отвратительный, жуткий, невыносимый тип!
В этот раз Макар рассмеялся заливисто и громко.
— Ладно-ладно, уговорила!
— Боже, как я могла так лопухнуться спустя восемь лет? — закрываю лицо руками,
