Ну я же не маленькая!
— Тебе это только кажется, — убежденно сообщил он мне. — Ладно, иди.
Я получила еще один поцелуй и, наконец, выбралась из машины.
— Ну здравствуй, — ровным, каким-то неживым голосом проговорила Маша. Быстро обежала меня внимательным взглядом. — Хорошо выглядишь.
— Ты тоже, — немного покривила я душой.
— Да ладно, не старайся, — Маша поджала губы. — Прекрасно знаю, что отвратительно выгляжу. Ни одна женщина не хорошеет, когда ее мужчина вот так подло бросает.
— О чем ты, Маша? — с тоской вздохнула я, устраиваясь за столиком в углу зала, куда нас отвел неимоверно вежливый официант.
Не отвечая, она взяла в руки меню и принялась листать его. А я, чувствуя, что аппетита совсем нет, с жалостью рассматривала ее бледное, с потухшими глазами, лицо.
Она вся будто выцвела за тот день, что я ее не видела. Даже пушистые огненные волосы лежали на голове плоско и некрасиво, словно их придавило отчаянием.
— Маш, — снова позвала я. — поговори со мной.
Не отвечая, она бросила меню на стол. Уставилась невидящим взглядом в стену за моей спиной. Потом начала говорить. Медленно, будто нехотя, выдавливая из себя слова:
— Мне надо научиться жить без него. Без него… Всего два слова, но от них у меня мороз идет по позвонкам и кровь леденеет. Вот просто стынет и все.
— Маш… — снова протянула я тоскливо, зная, что она не слышит. Она сейчас вся там, в своих словах.
— Научиться без него жить, понимаешь? Я думаю об этом, а сердце не поймет, ему биться или нет. И если да, то зачем. Оно замирает, стоит, а потом все равно несется вскачь. Но я не знаю, для чего нужно чтобы оно билось.
Она перевела на меня глаза и с силой стиснула пальцы:
— Без него, ты слышишь? Я даже плакать сейчас не могу, у меня от отчаяния душа застыла. И пустота внутри. Так странно, ведь еще вчера все было живым… До того, как я увидела тебя с ним…
Она вдруг прикрыла глаза:
— Как он мог уйти от меня? Неужели кто-то любил его больше, чем я? Я никогда никого не любила, ты-то это знаешь. Ни разу, никого. А он… Я только с ним и поняла, для чего мне нужно сердце. А теперь я снова не знаю, что мне с ним делать, с сердцем этим треклятым. И все из-за тебя, подруга.
Она скривила вдруг затрясшиеся губы и всхлипнула. Протяжно, но без слез…
Не в силах это вынести, я опустила глаза и тоскливо спросила себя, почему не верю ни одному ее слову…
— Ты врешь, Маша, — наконец, разлепила губы и сказала то, что чувствовала.
Подняла глаза и наткнулась на полный тоски взгляд.
— Не верю, — повторила еще раз. Не знаю для нее, или для себя.
— С чего бы это? — Маша промокнула салфеткой глаза. — Или только тебе дано страдать по мужчине?
Она отбросила скомканный бумажный шарик со следами туши на нем — и правда, что ли, слезы вытирала?
— Хотя, страдала ли ты, когда твой муж обнаружился в чужой постели, а Павла? Ты ведь не успела развестись, уже в койку чужого мужика прыгнула.
— Маша, ты сейчас о чем? — я во все глаза смотрела на нее.
Она дернула плечом, и с виду совершенно успокоившись, откинулась на спинку стула.
Где-то в глубине зала раздался грохот бьющейся посуды, и тут же к нам подскочил жизнерадостный официант:
— Девушки, вы готовы сделать заказ?
— Нет! — рявкнула Маша.
Недовольно огляделась по сторонам и вдруг предложила:
— Давай уйдем. Что-то мне здесь не в кайф. Зря сюда пришли — мы с Платоном тут сто раз бывали — и обедали, и ужинали. Один раз даже завтракали.
Подняла на меня глаза:
— Пойдем в другое место, а? Я не могу здесь оставаться.
— И одна тоже не могу. Пожалуйста. Ты ведь моя лучшая подруга, — добавила умоляюще, видя, что я колеблюсь. — Здесь недалеко есть маленький ресторанчик. Я там один раз была — уютно и тихо, самое то, чтобы нам поговорить.
Проклиная себя за слабоволие и мягкотелось, я поплелась за Машей на выход. В гардеробе мы молча, избегая смотреть друг на друга, оделись и вышли на улицу.
— Совсем зима уже, — Маша запрокинула голову вверх, к черному, беззвездному небу, тонущему в отстветах уличных фонарей. Длинно втянула в себя чуть морозный вечерний воздух и подхватила меня под руку: — Пошли, тут недалеко. Не вредничай, подруга. Как бы то ни было, мужики, в силу своего природного непостоянства, приходят и уходят. А женская дружба остается. Мы ведь с тобой подруги, правда?
Не замечая моего вялого сопротивления, решительно потянула меня вперед. И подумав, что надо, в конце концов, понять остался ли от нашей с Машей дружбы хоть кусочек, я пошла за ней.
Ресторанчик, куда мы направлялись, и правда, оказался совсем близко. В молчании мы прошли по застывшему тротуару пару перекрестков и свернули в огороженный высокой чугунной решеткой дворик.
Приветливый метрдотель поздоровался с нами, как со старыми знакомыми, и распахнул дверь:
— Прошу вас, прекрасные дамы. Сегодня, в честь праздника, у нас особое меню.
— Уверена, тебе тут будет… интере-есно, — пропела Маша, первой заходя в небольшой, уютный обеденный зал. — Вот и сто-олик свободный. Здесь сядем?
Я зашла вслед за ней и огляделась. Усмехнулась понимающе:
— Конечно нет, Маша. Ты ведь не для этого меня сюда привела.
Повернулась и пошла к столу в дальнем от входа углу, где сидел Платон и жмущаяся к нему Светлана Геннадьевна…
Я шла к столику, где сидел Платон и Светлана Геннадьевна, и думала о том, что ему скажу. Что я вообще чувствую, и что хочу сделать?
Накинуться на него с обвинениями в неверности? Заорать на весь ресторан, какой он гад — не успел меня сбыть с рук, как сразу помчался на свидание с другой. Или влепить звонкую пощечину, повернуться и гордо уйти?
А может, просто скрыться? Тихонько уйти, пока он меня не заметил. Завтра с утра написать заявление об увольнении и больше никогда не видеться с этим мужчиной?
Десять шагов до их столика. Восемь… Семь… Что мне сейчас сделать? Что я чувствую?
Мой логический ум кричал, что это все не простое стечение обстоятельств. Все слишком подозрительно. Звонок Платону, когда мы подъехали к ресторану… Желание Маши увести меня в другое место… Они знакомы со Светланой Геннадьевной? Наверняка знакомы…
Разум просто вопил, что Маша, которую я упорно считаю подругой, вовсе не она, не
