– Когда рожать?
– Через полтора месяца.
– В конце июня, стало быть!
– Ну да, в конце июня – начале июля… Ты поможешь мне, мам?
По тяжелому молчанию и тягостному вздоху Галя поняла: нет! Никто не поможет ей, никто.
– Ты же знаешь отца. Запретит мне подходить к ребенку и что я сделаю? – с горечью произнесла мать.
– Мам… – Галя решилась задать вопрос, который мучил ее долгие годы. Практически всю жизнь мучил. Сколько помнила себя, столько и задавалась им: – Мам, а почему ты с ним живешь? Зачем?
Мать подняла голову и посмотрела на дочь грустным и долгим взглядом:
– Люблю я его…
– Что? Что ты сказала? Мама! – Галя в ужасе закрыла рот рукой, чтобы не дать крику вырваться наружу. Крику негодования, гнева, несогласия! Отвращение и стыд, страдание и раздражение разрывали ее изнутри, и она с усилием зажимала рот, чтобы не заорать в бессильном крике непонимания и неприятия.
– Это невозможно, мама! – только смогла выдохнуть она.
Полные слез глаза, сиплый шепот, взволнованное дыхание:
– Мама, этого не может быть…
И вновь простой до банальности ответ:
– Люблю я его, дочка…
У Гали катились слезы, ком в горле не давал дышать, она хватала ртом воздух, но как следует вдохнуть никак не могла, а мать, будто и не замечая состояния дочери, рассказывала:
– Красивая любовь у нас была, Галочка! Очень красивая! Я самая счастливая женщина была на свете… Он надышаться не мог на меня, не мог наглядеться. Буквально пылинки сдувал, на руках носил. Веришь, как в прекрасной сказке жила? Целый год… Королевой себя ощущала. Засыпала под его объяснения в любви, просыпалась от его поцелуев… И каждое утро одни и те же слова произносила про себя: «Какое счастье!» Ну и дальше по разному: «Какое счастье, что я своего Ванечку встретила!» Или: «Какое счастье, что мы поженились!» Или: «Какое счастье, что мне дана такая любовь!» Целый год…
Потом ты народилась. Чудесная девочка, здоровая, активная… Отец обожал тебя.
Она прервала свой рассказ, улыбнулась, вспоминая то прекрасное время, потом продолжила:
– Подойдет, бывало, к кроватке, склонится над тобой и любуется, любуется… Ты спишь, сопишь себе спокойненько, причмокиваешь во сне, а он наглядеться не может на тебя. Стоит, умиляется…
Она опять замолчала, только тяжело вздохнула на этот раз.
– А потом… Потом, помню, кормлю я тебя грудью. Месяца три тебе уже было или четыре. Приходит Ванина сестра, Лена.
– Ну… – Галя кое-как задышала. Горло, правда, еще саднило от невыплеснувшегося крика, но поскольку внимание переключилось на рассказ матери, Галя как-то перестала контролировать свое состояние, и все само собой пришло в норму.
– А у Лены подруга была. Марина, по-моему, ее звали. Или Маша? Неважно. Так вот эта Марина или Маша очень на моего Ванечку запала. Когда мы с ним еще только женихались, она все время у него перед носом вертелась. Но только Ваня мой никого, кроме меня, не замечал. Только на меня смотрел. Будто других девушек и нет в мире… Мы поженились, а Марина эта, видно, так и не смирилась. Только все это я поняла потом, намного позже.
А тогда сижу я, кормлю тебя. День такой ясный, пригожий. И Ваня почему-то рядом, не на работе. Наверное, не его смена была. Вдруг приходит Лена и ни с того ни с сего вино мне предлагает. Да так настойчиво. Навязчиво, я бы даже сказала.
– На, выпей! Это очень полезно. И тебе, и ребенку!
Я удивилась и говорю:
– Нет, Лена, спасибо! Я пить не буду!
А она не отстает:
– Надо! Обязательно! Это я тебе из церкви… Батюшкой освященное…
И знаешь, странно мне так это все показалось. Ни в Бога у нас особо никто тогда не верил. Да и времена-то были, сама понимаешь, совсем нерелигиозные. И вдруг «церковь», «батюшка»… Я ей повторяю:
– Нет! Видишь, я ребенка кормлю. Подожди!
Она разволновалась. Разгорячилась даже:
– Ну вот, я для вас стараюсь, а вы ничего не цените!
Ну и все в том же духе.
Тут Ваня мой, чтобы ситуацию разрядить, говорит:
– Лен! Да не волнуйся ты так! Давай я выпью, раз такое дело!
И выпил. С тех пор началось! Уж к кому я только не обращалась, уж чего я только не пыталась предпринять.
Она вздохнула. Тяжело, длинно. Потом подняла на Галю глаза, полные безысходной тоски, и сказала:
– Так и живу воспоминаниями о том самом счастливом времени. Если бы ты знала, сколько счастья он мне дал…
– Мам… – Галя осторожно коснулась материнской руки. – Не верю я ни в какие наговоры, заговоры… Глупости все это.
– Так и я, дочка, не верила. Только вон оно как все обернулось. Одна бабушка сказала мне тогда: «Это, дочка, было сделано тебе на разлуку. Чтобы ты мужика разлюбила и оставила. А вместо тебя он зелье выпил. И снять-то не снимешь… Сильная колдунья, видать, поработала. Только она сама и может убрать…» А где я ее найду, колдунью-то ту? Может, ее уже и в живых-то нет…
– Мам, ну а как жить-то? Я ж рожу скоро. Куда мне с ребеночком?
– Живи, дочка! Выгнать – не выгонит. Ты прописана здесь. Он права не имеет. Помогать тебе не разрешит – это точно, но и не посмеет тебя с дитем крова лишить… Проживем. Как-нибудь проживем!
Муж Миша узнал, что Галка вернулась. Приехал, упал в ноги:
– Давай жить вместе! Я твоего ребенка запишу на себя, буду любить, как родного… Нет у меня ни обиды, ни злости к тебе. Пожалуйста, Галочка…
– Эх, Мишка-Мишка! Хороший ты парень! Одно плохо: не люблю я тебя. А без любви не могу. Понимаешь? Не могу…
Он преданно смотрел, хватал за руки, припадал поцелуями к ее пальцам.
Галка оставалась холодна.
Мишка уходил, но не смирялся. О разводе даже слышать не желал. Все надеялся: одумается, изменит свое решение, оценит его порыв… Но увы…
Галя родила девочку. Назвала ее Тоней. Тонька, Антонина, Антошка. С отчеством возникли проблемы. Кого отцом записать? Не своего же отца.
Об этом не могло быть и речи. И не Мишку. Пришлось писать «Владимировна».
Жить было не то что трудно. Трудно – это совсем не то слово. Пожалуй, слова-то правильного не подберешь. «Невыносимо» будет нечестно. Она же вынесла все тяготы. «Неимоверно» – тоже, наверное, не совсем то. Каким словом можно определить тогдашнюю ее жизнь? По утрам кормила Тоньку и принималась стирать, гладить… Потом обед, уборка, прогулка, опять кормление… И так как белка в колесе. Только деньги декретные быстро кончились. А от ребенка она отойти не могла ни на минуту. С девочкой, кроме нее, никто не сидел.
Рядом с домом был автобусный парк. Как-то гуляла с Тоней, решила спросить про работу. Нашлась вакансия: салоны автобусов мыть вечерами. Галка схватилась за эту возможность с радостью. Каждый день с наступлением вечера – Тоню в коляску и на работу. Целый год проработала Галка в таком режиме. Ни одного выходного, ни отпуска, ни отдыха…
Про отца Антонины не вспоминала. Так… изредка… саднило что-то внутри, будто ржавым гвоздем царапало сердце. Но ни боли, ни тоски, ни злости на него. Ничего такого. Только царапина досадная да пустота вокруг…
А он приехал как-то. Ну, в смысле этот… Владимир Ильич. Адрес у него был. И про дочку он знал, конечно. Прошло несколько месяцев после родов, как появился в Люберцах. Зашел в дом как положено: с тортом, с комсомольской улыбкой на открытом лице…
– Дочка! – крикнула из прихожей мать. – К тебе мужчина. Будешь разговаривать?
– Кто там? – не успела спросить Галка, как гость появился на пороге ее комнаты.
Ничего не дрогнуло в ее лице. Только сердце заколотилось сильно-сильно… Так сильно, что она услышала его гулкие удары: бум-бум. А он уверенно поставил торт на стол, по-деловому расположился за столом и без всяких вопросов, мол, как живешь, как дочка, начал заготовленную речь:
– Мы с супругой посоветовались и решили, что будем тебе помогать. Вот! – Он вынул из кармана пачку денег.
Она смотрела непонимающе. Он напирал:
– Это Наталья, жена моя, говорит: «Нехорошо получилось. Поезжай, поддержи Галину!»
