Ребенок, чувствуя электрическое напряжение в воздухе, сжался.
– Хочешь завтра сходим с тобой в театр? – предложил Андрей девочке, чтобы ободрить ее.
Лена резко бросила:
– Завтра Муся возвращается к бабушке.
– Тебе не кажется, что Марина проводит там слишком много времени? – спросил Андрей.
– У меня сейчас нет возможности заниматься ребенком! Что вовсе не удивительно, учитывая мою занятость! – отрезала Лена. – Но я, конечно, не буду возражать, если ты оставишь институт и займешься Мусиным воспитанием! Тогда необходимость в бабушке отпадет сама собой!
– Не понял… – растерялся Андрей. – О чем ты?
– А почему бы тебе и в самом деле не стать домохозяйкой? Тем более что отсутствие твоей институтской зарплаты не слишком скажется на нашем семейном бюджете.
Андрей усмехнулся – с некоторых пор Лена любила между делом подчеркнуть, что зарабатывает теперь в разы больше, чем он. И хотя ему случалось слышать это и прежде, сегодня он был уязвлен. Возможно, потому, что Лена позволила высказаться в его адрес в присутствии дочери. Андрей внимательно посмотрел на жену – в глазах вызов и презрение! Готова держать оборону до последних рубежей!
Он ушел в свою комнату, где бессильно повалился на диван.
Итак, Лене удалось «сделать себя», достичь успеха. Ее фирма набирала обороты, доходы росли, но в личной жизни она по-прежнему была несчастна. Впрочем, судьба вскоре исправила это упущение, послав ей в утешение Анатолия. Они давно чувствовали влечение друг к другу, и однажды на корпоративном банкете Анатолий повел себя смелее, чем полагалось компаньону по бизнесу, а Лена решила не возражать, подумав: почему бы и нет? Они стали любовниками, и никаких угрызений совести по сему поводу жена Андрея не испытывала.
С утра он предупредил Лену о том, что уезжает в Березовку, чтобы поработать над диссертацией в тишине. Однако, возвращаясь из института, Андрей вспомнил, что оставил дома часть материалов, и решил забежать за ними.
Он открыл дверь своим ключом, шагнул в коридор и замер – из спальни Лены раздавались голоса и смех. Андрей подошел к открытой двери комнаты и увидел их отражения в зеркале. Лена и этот, как его… Он всегда забывал его имя – Анатолий… На ковре рядом с кроватью, как две скрученные змеи, валялись черные чулки. Любовники были столь увлечены друг другом, что его присутствие осталось незамеченным. Андрей застыл на месте, не зная, что в таких случаях полагается предпринять обманутому мужу. Он тихо закрыл за собой входную дверь и ушел.
Андрей пытался разобраться в своих чувствах. Впрочем, чувств как таковых не было. Гнев? Слишком сильная эмоция – на подобное у него нет сил. Возможно, боль? Тоже нет, в его случае боль – уже пережитый опыт, через который он прошел, поняв однажды, что Лена никогда не любила его, потому что до сих пор любит Климова. В тот день, когда Андрей понял это, все потеряло смысл. В том числе боль и прочие бесполезные переживания. Все, что он ощущает сейчас, – лишь бесконечная усталость. Им надо разойтись, прекратить мучить друг друга. Надо бы как-нибудь решиться и уйти за сигаретами, навсегда, как тот герой в романе; помнится, того парня спросили, что такого сделала его жена, из-за чего он оставил ее, не попрощавшись, не сказав ни слова, а он ответил: «Ничего, она всего лишь попросила меня сходить за сигаретами».
Лена и Анатолий – какая пошлость, право… А впрочем, это к лучшему! Ведь теперь наконец ему удастся усовершенствовать свое личное изобретение – «мощный фильтр Басманова», который сможет отфильтровать уже не пятьдесят, а чего доброго, и все сто процентов информации внешнего мира. Другое дело, что с таким результатом долго не живут, и вскоре его, очевидно, ждет выход в открытый космос. Андрей остановился посреди улицы и неожиданно рассмеялся – настолько забавной показалась ему эта мысль.
* * *
Вернувшись в Петербург, Маша постаралась с головой уйти в работу, благо была занята сразу в нескольких спектаклях. Она пропадала в театре с утра до вечера. Главреж Палыч требовал от артистов абсолютной самоотдачи и совершенства, а если замечал халтуру – устраивал «показательную порку». Маша своего руководителя побаивалась и в то же время уважала, считая его гением.
Палыч никому не позволял скучать: каждый его спектакль становился явлением, всякий раз режиссер старался сказать что-то новое. Он и в жизни не давал к себе привыкнуть: неделями мог пребывать в образе вальяжного лорда (костюм, трубка, барственные интонации), а потом наступал другой период – в театр влетал человек в мятой рубашке, джинсах, небритый, взъерошенный, недовольный, и тогда уж влетало всем по первое число. Угадать, когда один период сменится другим, было совершенно невозможно, как и понять, от чего это зависит.
Случалось и Маше попадать под поезд самого мрачного сплина Палыча. В такие часы он был угрюм и кричал: «Бестолочи! Сволочи! Талантом здесь даже не пахнет!» – а потом завершал пассаж отборным трехэтажным матом, сложные речевые конструкции которого неизменно поражали Машино воображение и приводили ее в восторг. Мат Палыча звучал невероятно органично и изысканно. В общем, работать с этим человеком было нелегко, но, что и говорить, интересно.
До Машиной премьеры оставалось совсем немного, когда в театре стало известно, что главрежа снимают с руководящей должности. Эта новость прозвучала как гром среди ясного неба. Поговаривали, что тут не обошлось без интриг и Палыча «подсидели». Сразу после его отставки ведущие актеры оказались перед выбором: остаться в труппе или покинуть театр вместе с любимым режиссером. Но уйти с ним означало уйти в никуда, начать все с нуля, поскольку у Палыча не было ни помещения, ни денег. Маша оказалась одной из первых, кто принял решение оставить театр и отправиться следом за учителем. Об иных вариантах она даже не задумывалась.
– Детка, а ты не боишься ошибиться? – усмехнулся Палыч, узнав о ее решении.
Маша невозмутимо пожала плечами.
– Ну смотри! Потом не жалуйся! Кстати, почему ты это делаешь?
– Потому что вы мой учитель!
Палыч хмыкнул:
– Не в Японии живем, Басманова, к чему этот кодекс воина с его долгом следовать за учителем до конца, куда бы этот печальный конец ни вел?!
– Я считаю вас гением!
– Стало быть, из любви к искусству? Но справедливости ради стоит сказать, что М., к которому перешел театр, очень способный режиссер, отнюдь не бездарность!
«Мерзкий старикашка, – вздохнула Маша, – совершенно несносный! Вероятно, из-за дурного характера и неуживчивости его и отправили в отставку!»
