– Мы шли на ужин к Таймону, и я решил проверить, как ты: звоню, звоню, и никто не отвечает.
– Я не могла взять трубку.
– Подожди, – сказал он. – Я позову кого-нибудь на помощь. – Натан исчез и через несколько минут появился вместе с Минти.
Я еще витала в бреду, и чтобы думать о ее присутствии слишком ослабла, чтобы испытать злость. Они переговаривались в дверях: температура… кошмар… врач. Минти переминалась с ноги на ногу и бросала на меня многозначительные взгляды своих раскосых глаз.
Я сделала огромное усилие.
– Натан, ты не мог бы принести мне воды? Самый умный ход – дать Натану задание.
Его это всегда успокаивало.
Пока его не было, Минти соблюдала дистанцию.
– Я не хотела заходить, – призналась она. – Натан меня заставил. Но я бы не…
Я закрыла глаза.
– Мне все равно, что ты делаешь.
Она замолкла; я открыла глаза. Минти осматривала комнату: оставшуюся одежду Натана – сквозь чуть приоткрытую дверь шкафа; фотографию Сэма и Поппи в тот редкий момент, когда им нравилась компания друг друга; стопка книг на половине кровати Натана. У нее был жадный, впитывающий взгляд, и я поняла, что она выискивает подсказки, которые помогли бы ей понять его.
Лишь тогда я поняла, как сильно она зациклилась на Натане, как горячо стремилась к тому, чтобы у них что-то выгорело, и как втайне страшилась, что ей так мало известно.
Я не могла обвинять ее в том, что она хочет Натана. Как я могла? Ведь я тоже его хотела.
Но разве не Минти заявляла: «Привязанность? Не смеши меня».
Она как будто прочитала мои мысли:
– Люди меняются, Роуз, особенно если дело касается такого человека, как Натан. – Она потеребила свой свитер из голубого мохера с глубоким вырезом – он едва доходил ей до талии. Стоило ей двинуться, как оголялся участок кожи. Можете смотреть на меня, как бы говорила она, вот я какая – красивая и спелая, – завидуйте и вожделейте.
– Мне двадцать девять, – проговорила она удивленным голосом.
С огромным усилием я повернулась набок, чтобы ее не видеть.
– Ты очень худая. – Она наклонилась и по-хозяйски разгладила мокрые простыни. – Тебе надо лучше следить за собой.
Я чуть не задохнулась от жара и ненависти.
– Если в тебе есть хоть капля сочувствия, уходи.
Минти зацокала каблучками по коридору, оставив меня в усталых размышлениях о тех семейных ценностях, которые когда-то якобы презирала. Годы замужества – это периодические войны, компромиссы и безмятежный, безопасный мир. Натан женился на девчонке в джинсах, которая стала мамой, превратилась в карьеристку, носившую брючные костюмы, таскавшую сумку с книгами и читавшую деловые письма. Иногда эта женщина поздравляла себя с тем, что ей удавалось сочетать эти различные состояния и сохранять рассудок и оптимизм.
Вскоре после свадьбы Натан сменил пиджак в стиле сафари на двубортные офисные костюмы; пуговицы на брюках приходилось все чаще перешивать. Бывали дни, когда муж приходил домой, насвистывая себе под нос: верный знак, что он чувствовал себя счастливым и был уверен в своих решениях. Но в другие дни я заставала его в кабинете: он смотрел в окно и раздумывал о проблемах. Когда было трудно с деньгами, мы составляли списки – на чем можно сэкономить. Несколько таких списков, пожелтевших от времени, до сих пор висели на холодильнике на магнитах. Летом Натан сидел в кресле в саду и наблюдал, как я работаю. Зимой умолял, чтобы я приготовила пастушью запеканку и шоколадный пудинг – «Чтобы придать мне сил, Рози». (Снова придется переставлять пуговицы.) Мы ели за кухонным столом, говорили о детях, о наших амбициях. Дети росли, и у нас появлялось больше энергии; мы меньше обсуждали домашние дела и чаще говорили о политике, газетах и неспокойном положении в мире, регулярно проверяли духовную географию друг друга, которая казалась нам правильной, естественной, счастливой.
– Ну вот. Я приготовил тост и принес тебе аспирин. – Натан поставил чашку на прикроватный столик. – Покормить Петрушку?
При упоминании ее имени на глаза моментально навернулись слезы. Натан встал на колени у кровати.
– Рози, что с тобой? Тебе больно? Я все ему рассказала.
– Бедная Петрушка. – Он погладил меня по щеке.
– Сделаешь для меня кое-что?
– Если смогу.
– Причеши мне волосы. Я ужасно себя чувствую.
Натан взял щетку, приподнял меня и прислонил к плечу. Зубья впились в свалявшиеся, как пакля, волосы.
– Ее время пришло, Рози. Я вытерла лицо простыней.
– От этого только хуже. Я думала, что она будет жить вечно.
– Помнишь, как Петрушка пропала, и я нашел ее в том странном доме, где все окна были переплетены ползучими растениями?
– Это я ее нашла, – пробормотала я. – Ты был на работе.
– Нет я. – Натан запнулся. – Ты крадешь мои воспоминания.
Я подняла голову и взглянула на него.
– Ну и что. А ты крадешь мои.
Он наклонился и прижался щекой к моей щеке.
– Ну и что.
– Натан? – позвала Минти с первого этажа. Натан прекратил расчесывать мои волосы, но я позволила себе облокотиться о его плечо. – Натан… – Минти возникла в дверях, и ее глаза злобно сузились. Может, она разглядела луч в конце тоннеля, освещающий то прошлое, с которым она должна была соревноваться? – Натан, мы опоздаем к Таймону. – Она развернулась, чтобы уйти, и голубой свитер задрался на животе.
Натан немедленно отстранился от меня и поднялся – мой энергичный, амбициозный муж, который знал, чего хочет, и до сих пор вел себя разумно и предсказуемо. Я отвернулась, не в силах видеть произошедшую в нем перемену.
– Уже иду, – произнес он.
Мне понадобилось время, чтобы встать на ноги. Я не просто ослабла: без привычной рутины работа – дом дни казались вялыми, как недоваренные яйца. Я привыкла видеть их другими, аккуратно разложенными по полочкам.
Глядя на сад, я поняла, что пришло лето: он стал похож на сонный гарем, пропитанный головокружительными ароматами и увитый кипенно-белым кружевом. Когда мне наконец захотелось туда войти, я распахнула французские окна и вышла на улицу. Я так хорошо его знала – каждый кирпичик в стене; прорытая белкой нора на лужайке; участок, где прогнил забор. Когда дети были маленькие, они требовали, чтобы я посадила траву и сделала лужайку и французский крикет, но, когда они выросли, я, словно голландец, претендующий на защищенную дамбой землю, отвоевала клумбы обратно.
Олива в горшочке накренилась назад и покрылась серо-зеленой листвой. Олива была символом мира, символом дома. Из ее плодов делали зеленое масло с ароматом тимьяна и майорана, в которое так хорошо макать корочку хлеба. Олива была символом всего хорошего.
