— Бога ради, Дори, мы же посреди парка.
Она пробежала по его ладони кончиком языка, и он отдернул ее, как ошпаренный.
— Ну вот, ты опять покраснел, — констатировала она, хитро усмехаясь.
— А ты для этого и несешь такую чушь, верно? Чтобы увидеть, как я краснею.
— Ну, в общем, да. И еще чтобы посмотреть, как у тебя округляются глаза, когда до тебя доходит, что именно я сказала.
— Ну и плутовка же ты, Дори Деврис. — Он снисходительно улыбнулся. — Ты готова лишить меня невинности.
— Нет, прямо здесь в парке — не готова. Тебе придется подождать до вечера, когда уложишь детей спать.
И они рассмеялись. Тут-то и раздался первый вопль. Как любая самка животного, способная отличить крик своего детеныша от криков всех остальных зверей, Дори и Гил одновременно сели и стали озираться в поисках Бакстера. Потом вскочили на ноги и внимательно прислушались, пытаясь определить, откуда доносится следующий душераздирающий вопль.
Они нашли его на боковой аллее, прихрамывающего, как старый пират, и орущего изо всех своих крошечных сил. Мордашка его была залита горючими слезами. За несколько метров Дори увидела кровь на коленке малыша. Увидела и встала как вкопанная.
Она почувствовала острый приступ тошноты. Гил встал на колени перед сынишкой и быстро осмотрел колено. Потом он обнял малыша и начал успокаивать его. Все это Дори видела как будто сквозь пелену. Руки у. нее дрожали. Бакстеру больно — это была единственная крутившаяся в мозгу мысль. Ее милому малышу больно. Больно этим блестящим голубым глазкам, больно улыбке этого чертенка, больно мелким веснушкам, рассыпавшимся по всей мордочке.
Она хотела что-то сделать, как-то помочь. Ей нужно было что-то сделать, просто обязательно нужно! Не как врачу, а просто как женщине, которая обязана прийти на помощь своему ребенку.
Гил обернулся. Во взгляде его читалась просьба о помощи. Она была мертвенно-бледной. Он все понял и обратился к какой-то стоящей рядом женщине:
— Найдите, чем можно промыть рану. Он разодрал всю коленку.
Сердце Дори заколотилось, когда она увидела, что эта женщина берет со стола целую пачку чистых бумажных салфеток и окунает их в миску с растаявшим льдом. Она уже подносила влажные салфетки Гилу, когда Дори остановила ее.
— Пожалуйста, — проговорила она, проглатывая комок страха в горле. — Дайте мне. Я должна это сделать, — и она протянула дрожащую руку вперед.
— Дори, ничего страшного нет. Не надо, это всего лишь царапины на коленке, — донеслись до нее слова Гила. Его самого она уже не видела.
Все внимание Дори были сосредоточено на маленькой костлявой коленке Бакстера, где уже засыхала серая от пыли сукровица. Она медленно встала на колени рядом с Гилом. Легко, почти невесомо касаясь ранки, она стала промывать ее, одновременно машинально прощупывая весь сустав. С облегчением Дори увидела, что кровь больше не идет. Все, что выступило на ранке, впиталось в салфетки. Руки у нее уже почти не дрожали. Дыхание снова возвращалось. Закончив, она не глядя вручила Гилу окровавленные салфетки и посмотрела в глаза Бакстеру.
— Здорово, Дори, — воскликнул он, глядя на нее сквозь последние капли слез. — И совсем не было больно, ну просто ни капельки.
— Ну, может, тебе и не было больно, сынок. — Гил не сводил глаз со смертельно бледной Дори. Она посмотрела на него и отвернулась, как будто смутившись. Потом встала. — Что скажешь, Бакс? Будем жить дальше или отправимся домой, так и не услышав музыку?
— Коленку жжет, папочка.
— Ладно. Домой так домой.
— Может быть, мороженое остудит ее?
— Ты так думаешь? — улыбнулся Гил.
— Никогда не знаешь заранее, — мудро ответил малыш.
— Тогда стоит попробовать, верно? Дори! Мы пойдем за мороженым. Тебе взять?
— Нет, спасибо. — Она улыбнулась и медленно побрела по аллее. Они двинулись в другую сторону. Женщина, готовая помочь, внимательно смотрела на нее. — Спасибо, что помогли, — сказала ей Дори.
Женщина по-доброму улыбнулась.
— Присядьте на минутку. Вы не очень-то здорово выглядите.
— Спасибо. Все нормально. Я… просто вернусь в парк и посижу там, — пробормотала Дори, чувствуя себя и глупо, и неловко. Она добралась до своего одеяла в тени. Конечно, во всей этой истории было и хорошее — по крайней мере, сплетники Колби будут относиться к ней по-другому, если она и впрямь решит остаться здесь.
Дори успокоилась и отстраненно наблюдала за разворачивающимися событиями. На летней эстраде выступили два городских хора. Потом играл оркестр — несколько старых шлягеров. Затем эстраду заняла местная рок-группа. По просьбам зрителей они исполнили знаменитые вещи — «Чувства», «Гордячка Мэри».
— Ты все никак не придешь в себя? — спросил ее Гил, усаживаясь рядышком на одеяло.
Она кивнула и сразу же покачала головой. Ей совершенно не хотелось обсуждать происшедшее.
— Я тобой горжусь, — сказал Гил. — Чтобы преодолеть страх, нужно немалое мужество.
— Гил, прошу тебя, не надо. Все совсем не так. Любой человек сделал бы то, что сделала я.
— Да, но не любой прошел то, что пришлось перенести тебе.
— Я-то думала, что все это в прошлом. Думала, что начинаю забывать. Становлюсь опять нормальным человеком. Начинаю чувствовать.
— Может быть, ты чувствуешь слишком многое. А еще… — Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать.
— Что?
— Может, не так уж и важно стараться забыть или оставить в прошлом то, что случилось с тобой. Может… может, было бы лучше помнить, размышлять об этом. Сделать это реальным происшествием, а не представлять его себе как жуткий кошмар, который просто не мог случиться на самом деле. Может быть, куда важнее сделать его частью теперешней, сегодняшней твоей жизни. Смириться с тем, что это часть тебя, постараться научиться жить дальше в согласии с собой.
Она подобрала колени, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Но ничего не ответила. А что, собственно, она могла ответить? Все, что он сказал, было правильно, особенно помня, что старый план, похоже, не срабатывал. Но как же может живой человек впустить такое зло и грязь к себе в сердце и превратить их в нечто доброе и красивое? Она не понимала. Разница между тем, что человек видит мост через реку и проходит по нему, заключается всего лишь в долгом мучительном падении в пропасть.
Музыка все играла, и они продолжали удобно сидеть и размышлять в объятиях друг друга. Гил уже думал, что лучше было бы ничего не говорить. Дори же размышляла, что лучше было бы, если бы он не понимал, о чем говорит… но он слишком хорошо понимал. Он представлял себе свою боль, висящую в красивых рамочках на стенах гостиной. Он видел ее в лицах своих сыновей. Он жил с этой болью каждый день, работая в поле.
