Майлз прогнал от себя мелочные мысли о марках. Он порывисто встал и начал ходить по комнате. Несколько шагов туда, несколько обратно, мимо освещенного настольной лампой стола, который он содержал в образцовом порядке и на котором лежала его «Книга замет», ровная стопка голубых промокашек, стояли серебряная чернильница, подаренная Дианой, разноцветные авторучки, фарфоровая вазочка с красными и багряными анемонами. Он задержался на минуту перед небольшим квадратным зеркалом. Майлз привык считать, что похож на молодого Йейтса. Отражение, которое он увидел в золоченой раме, было слегка размыто, словно на картинах Сезанна, — мрачное, худое, неправильное лицо с длинным заостренным носом, тревожный, хмурый взгляд, редеющие, мелко вьющиеся волосы, тронутые сединой, искривленные, нервные губы. Не улыбнувшись, Майлз обнажил перед зеркалом неровные зубы. Какое теперь имеет значение, на кого он похож? Он снова принялся шагать по комнате. Он думал о Лизе и о сцене на кладбище.
Да, Лиза права: в том, как он прореагировал на эту сцену, было что-то викторианское. Конечно, Лиза способна постоять сама за себя. Она во сто крат тверже этого пьянчужки и пустомели Денби. Хотя Майлз и привык смотреть на Лизу глазами Дианы, которая видела в ней «птицу с перебитым крылом», ему теперь казалось, что, как ни странно, он с самого начала чувствовал в ней сильного человека. Лиза была личностью. Шуточное ли дело — работать в этакой школе! Майлз побывал там однажды, и то, что он увидел, произвело на него гнетущее впечатление: грязь, беспорядок, вонища, изможденные мамаши, дети, дерущиеся на улице. Лиза жила в реальном мире, который совершенно не походил на ту реальность, что силился он отразить в своих стихах. Жить среди людей и для них было ее призвание, и Майлз уважал его и преклонялся перед ним.
Почему же он так встревожился из-за того, что Лиза способна выносить дурачества Денби? И почему, как он совершенно ясно уловил, не следовало рассказывать об этом Диане? Лиза была частью его домашнего уклада, частью его жизни. Они с Дианой давно решили, что она уже не выйдет замуж и навсегда останется с ними. Диана спрашивала его, не против ли он. Нет, он был не против, он был даже рад, что Лиза останется с ними, даже очень рад. Ему доставляло удовольствие видеть ее. В ее обществе он находил то, чего не могла дать ему Диана: с Лизой он говорил о вещах, в которых Диана не разбиралась. Майлз считал Лизу самостоятельным, замкнутым, обособленным существом. У нее не было своего дома, но была своя работа. Она не походила на других женщин, жила отшельницей. Она ведь и в самом деле несколько лет жила в монастыре, и эти годы оставили на ней печать сдержанности, отстраненности. Не потому ли он был потрясен, увидев ее с Денби, — словно у него на глазах какой-то мужлан глумился над монашкой, схватив ее за рясу.
«А что, это выглядит странно, если мужчина хочет со мной пообедать?» Нет, совсем не странно. Лиза не такая хорошенькая, как Диана. Ее нужно узнать как следует, чтобы почувствовать ее притягательность. И Майлз чувствовал. Он видел ее красоту, потаенную красоту, проникновенность взгляда, выразительность рта. Посторонний вряд ли заметит это. Майлз мог себе представить, какой кажется Лиза со стороны: изможденная, не очень-то следящая за собой школьная дама в годах. Впрочем, и такая особа тоже может получить приглашение пообедать. Но только не Лиза. Эта выходка Денби, конечно, бессмыслица, пьяная блажь, но тут возникает вопрос, и Майлз вдруг понял, что этот-то вопрос и не дает ему покоя. А если бы выяснилось, что у Лизы есть поклонник, что тогда?
Кстати, он ведь ничего не знал о Лизе. Притча о птице с перебитым крылом могла служить прикрытием. Беседуя с ней, он никогда не касался ее прошлого. Неизвестно почему, у него сложилось впечатление, что она избегает говорить на эту тему. Он ничего не знал об интимной стороне ее жизни, не знал, существовала ли таковая вообще. Диана утверждала, что Лизу не интересуют мужчины, и Майлз тоже привык так считать. Когда он задавал Лизе обычный вопрос, как она провела день, ему никогда не приходило в голову, что в этом «дне» может присутствовать мужчина. В самом деле, он и вообразить не мог, чтобы у Лизы была какая-то тайная жизнь. Сцена на Бромптонском кладбище навела его на мысль, от которой ему уже некуда было деться, — за Лизой могут ухаживать. Она не замужем. Она свободна.
Майлз продолжал мерить шагами комнату — дотронувшись до дверной ручки, возвращался назад, к камину. И постепенно он начал постигать смысл того пророческого ужаса, который охватил его перед кладбищенской оградой. Он вдруг открыл в себе новое, стремительно растущее чувство, которое непредсказуемым образом угрожало его душевному покою и с которым ему предстояло теперь как-то жить. Глубоко таящееся у него в душе, оно было разбужено в этот злосчастный день. Лиза принадлежит дому на Кемсфорд-гарденс. Он любит Лизу. Лиза принадлежит ему.
— ДЕНБИ!
Вкладывая в конверт письмо Лизе, которое он только что закончил, Денби чертыхнулся и придавил конверт электробритвой. В комнате не было стола, и он писал письмо, стоя перед комодом.
— ДЕНБИ!
— Иду, Бруно, иду!
Перескакивая через ступеньки, Денби взбежал по лестнице.
— Да не кричи ты так, Бруно.
— Денби! Пропала марка.
— Говорил я тебе: не разбрасывай их.
— Но она пропала из кармашка, она была в прошлый раз, я точно знаю, я не вынимал ее.
— Вынимал, наверное. Лежи, Бруно, не вставай с постели. Сейчас разыщем тебе эту чертову марку.
— Это «Треугольный Мыс», она стоит двести фунтов.
— Не вставай! И не волнуйся. Я поищу, Аделаида поищет. Наверное, на полу где-нибудь.
— Не может быть…
— Аделаида! АДЕЛАИДА!
Было уже поздно, Бруно в это время обычно укладывался спать. Дождь хлестал по стеклам. Свет от лампы падал на измятое выцветшее покрывало, на котором стоял поднос с недоеденным ужином Бруно, валялись разбросанные, как всегда, марки, «Популяция пауков Восточной Англии» и «Ивнинг стандард». Денби весь вечер не находил себе места. Сегодня у Бруно была Лиза, и он не застал ее.
С кровати упал на пол стакан и разбился. Пришла усталая, раздраженная Аделаида и принялась собирать осколки.
— Аделаида, у Бруно потерялась марка, такая треугольная. Она, должно быть, где-то здесь, на полу. Посмотри-ка там, а я — здесь.
— Ее не может быть на полу, я точно знаю, она была в кармашке…
— Помолчи, Бруно. Аделаида, посмотри под ковром. А я поищу в книгах. Не порежь коленку осколком. Привет, Найджел, у Бруно потерялась марка, треугольная. Помоги нам разыскать ее. Она, должно быть, на полу.
