— Спасибо, Дон, но я собираюсь ехать в отпуск. Давай перенесем ленч на другое время?
— Конечно! Куда ты едешь? В Европу?
— На Карибское море.
— Я завидую! Ладно, желаю хорошо отдохнуть под всеми этими пальмами-шмальмами. О, знаешь, Скотт, передай мой привет этому сукину сыну Ван Зейлу и скажи ему, что я когда-нибудь… его уничтожу, — сказал Доналд Шайн и засмеялся не очень доброжелательно, вешая трубку.
Разговоры.
То, что Скотт говорил, то, что он слышал, то, что он видел… Но Скотт существует только в голове других людей, потому что Скотт — это тень, созданная силой воли, принадлежащей мне воли, человека, который стоит за тенью, а человек, как писал много лет назад средневековый философ Уильям Оккам, это единственная реальность.
Скотт сказал всем, что он собирается в отпуск, но это была ложь. Скотт вовсе не уезжал из Нью-Йорка. Это я уехал из города, точно так же, как я всегда отдыхал в его квартире после того, как Скотт каждый вечер возвращался с работы.
В тот ноябрьский день 1963 года Скотт, как обычно, пришел домой, и, как только за ним закрылась дверь, он прекратил свое существование, и в спальню вошел я и посмотрел на себя в зеркало. Затем я снял с себя одежду Скотта, темный костюм, белую рубашку и одноцветный галстук, — признаки той жизни, которую я ненавидел, затем принял душ, чтобы смыть следы его жизни с моего тела, и вот я снова чист, я надеваю свою одежду — белые брюки, ремень с серебряной пряжкой и блестящую синюю рубашку, которую я не застегиваю. Однако на кухне готовлю себе питье Скотта, которое не приносит мне вреда — большой стакан темной кока-колы с каплей лимонного сока, чтобы слегка загасить сладость.
С этим питьем в руках я сажусь в шезлонг, поднимаю ноги кверху, на оттоманку, и медленно, с облегчением вздыхаю. Альпинист снова вернулся в базовый лагерь после очередного тяжелого восхождения на гору. Две недели отдыха и восстановления сил заманчиво маячили перед моим внутренним взором.
Я окидываю взглядом мою квартиру. Я жил напротив Парка Карла Шурца в верхней части Ист-Сайда, но я так долго задерживался в банке, что редко видел Ист-Ривер при дневном свете. Но в выходные дни я с удовольствием смотрел на солнечный свет, отражающийся в воде, пока я пил свой черный кофе на завтрак. Река была грязной, но при утреннем солнце она выглядела прекрасно, напоминая мне красивый вид на море, где я мечтал мирно жить, как только мой поиск будет завершен. Я не нашел этот совершенный морской берег, хотя я так ясно его представлял — прекрасный пустынный морской берег, омываемый темным и блестящим морем, белый чистый песок, на заднем плане виднеются горы…
Я никогда не принимал гостей в своей квартире, потому что каждая минута моего свободного времени мне была нужна, чтобы отдохнуть от напряжения, которое требуется для того, чтобы я был Скоттом, и поэтому я приобрел лишь самую необходимую для меня мебель. Раскладное кресло и оттоманка на ковре. На стенах полки с книгами, а в одном углу более широкие полки, на которых хранится проигрыватель и коллекция дисков. Телевизора нет. Поскольку большую часть времени я провожу с примитивами и недоумками, мне не хочется заново воспроизводить это окружение в часы моего отдыха. Вместо этого я много читаю, не только, как многие могут подумать, средневековую литературу, но некоторые известные романы, книги по истории, немного по психологии, этнографии и философии. В уик-энды я играю в сквош и совершаю дальние прогулки, но иногда, когда промежуток между отпусками становится нестерпимо длинным, я сажусь на самолет и лечу куда-нибудь — на Бермуды или в Канаду, или даже просто в какой-нибудь большой американский город — и провожу уик-энд в поисках какой-нибудь физической деятельности.
После войны, когда я отказался от алкоголя, я быстро понял, что мне нужно найти какую-нибудь отдушину, иначе жизнь становится невыносимой от стрессов, и хотя я считал все отдушины потенциально опасными для моей самодисциплины, я разработал систему правил, по которым риск был минимальный. Моей целью всегда было сразу прекратить занятие, которое грозило превратиться в одержимость, поэтому мои любовные связи длились недолго и происходили далеко от дома.
Такая программа развлечений могла бы показаться многим неудовлетворительной, но дело в том, что я не слишком люблю секс. Если я просто хотел снизить сексуальное напряжение, я предпочитал обходиться своими силами, не опасаясь потери контроля над собой, но я мечтал о чем-то большем, чем физическая разрядка, когда совершал эти поездки по отдаленным городам. Мне нравился азарт охоты и новизна контакта с другим человеческим существом, каким бы коротким он ни был. Это была скорее умственная, чем физическая разрядка, которая давала возможность на время выходить из состояния полной изоляции.
Даже до того послевоенного решения, которое изменило мою жизнь, мне никогда не удавалось выдержать любовную связь дольше нескольких первых свиданий. Меня пугала мысль о любовной неудаче. Мне было четырнадцать лет в 1933 году, когда мой отец бросил Эмили, чтобы отдаться своей роковой страсти к Дайане Слейд, и я слишком хорошо понимал, что такая одержимость может только причинить страдания и несчастья другим невинным людям. После катастрофы, связанной с побегом отца, я не доверял ни одной женщине, кроме моей любимой Эмили, и много лет я регулярно лгал Корнелиусу, когда он деликатно, по-отечески интересовался моей личной жизнью. Когда я служил на флоте, я опасался, что буду слишком отличаться от остальных и даже получу ярлык гомосексуалиста, так что я однажды напился во время увольнения на берег и тем самым подтвердил свою нормальность. После этого инцидента я, наконец, перестал беспокоиться о том, что произвожу впечатление гомосексуалиста. Однако Корнелиус твердо верил, что каждый нормальный человек должен иметь половые связи, по меньшей мере три раза в неделю для того, чтобы соответствовать «Докладу Кинси», и часто выражал беспокойство, что я не выказываю интереса к женитьбе.
Мысль о женитьбе мне никогда не казалась привлекательной. После войны, когда я решил, чем буду заниматься в жизни, эта мысль стала для меня вообще неприемлемой. Я настолько был настроен против длительных отношений, независимо от того, в браке или вне его, что меня едва ли удивляло, что женщины улавливали мое настроение и поступали соответственно. Мои тщательно скрываемые амбиции и вуаль, накинутая на несчастливое прошлое, делали из меня загадку, которая вначале их интриговала, а потом отталкивала. Я прекрасно знал, что если бы я даже попытался продолжить отношения, женщина все равно нашла бы повод, чтобы уйти.
