Тихон чуть не споткнулся о порог. Такое ощущение, что за те неполные сутки, что его не было, у него ресторан отобрали. По крайней мере, персонал вел себя так, будто Тихон тут не хозяин больше. Тин не хозяину «Тину».
— Саныч, налей, а? Знаю, у тебя наверняка заначка есть. Не может не быть.
Шеф-повар отвесил ему тяжелый взгляд. Поправил чисто профессорским жестом свои интеллигентные очки в тонкой серебристой оправе. И выдал.
— А половником по е*альнику не желаете, Тихон Аристархович?
— Чего?! — опешил Тихий.
— Шильцем в рыльце. Лопаткой по сопатке, — услужливо подсказывал Михаил Александрович. В руке он при этом сжимал тридцатисантиметровый немецкий «шеф», что как-то сразу добавляло его словам веса.
— Вы, мать вашу, совсем охренели! — взорвался, наконец, Тихон. — Забыли, на кого работаете?! Кто вам деньги платит?! Кто ваш хозяин?!
— Ты на моей кухне глотку не дери! — рявкнул в ответ Михаил Александрович. — Я пока еще тут шеф-повар, и на этой кухне хозяин — я!
— Чего с ним говорить, — раздался за спиной Тихого голос Леща. — Половником в лоб — и весь разговор. Или ножом уж сразу.
Тин резко обернулся. Мрачно посмотрел на бармена.
— Революцию тут устроить вздумали?!
— Угу, — невозмутимо ответил уже Никодим, тоже подтянувшийся на кухню. — Стачку. Забастовку.
— Я вам устрою стачку! Без выходного пособия!
— А я уже заявление об увольнении написал, — ехидно ухмыльнулся Лещинский. — Меня в «Самшит» давно зовут. Вазген Аргамович — человек приличный, семейный, не то, что это…
Тин устало привалился к косяку кухонной двери. Они стали его преследовать — косяки и дверные проемы.
— Садись, давай, — смилостивился шеф-повар. Кивнул в сторону разделочного стола. — Рассольника тебя налью. Тебе сейчас кисленького и горячего — самое оно.
— Тарелку с горячим рассольником ему на голову, — не унимался Алексей.
— Или в штаны, — поддержал Виталий.
— Ссс… сердобольные такие! До слез прямо! — огрызнулся Тихон.
— Крокодильим слезам не верят!
Тин вздохнул. Ничего не сказал больше и прошел к столу.
Рассольник был вкусный, горячий и от него полегчало, как от самого лучшего лекарства.
— Вот что же ты бухаешь, если не умеешь, — нож шеф-повар почему-то все не выпускал из рук, и так и пристроился с ним в ладони — напротив Тихона. Рядом, не спрашивая разрешения, устроились бармен и метрдотель. Просто районная партийная тройка на разборе дела! — Не умеешь — так не пей. Вот дурак дураком ты пьяный, Тихон Аристархович. Да еще и болеешь вон как потом. Не умеешь — так и не берись.
Тихон ел молча. И все пытался отделаться от ощущения, что это уже было. Он ест суп. Ему промывают мозги. Какое-то время было слышно только, как он прихлебывает невероятно вкусный рассольник. Потом Михаил Александрович нарушил молчание.
— Застукала тебя вчера Варвара Глебовна?
Ему не хотелось об этом говорить. Ему не хотелось об этом думать. И отвечать не хотелось. Дернул плечом, негромко буркнул, глядя в тарелку:
— Ну.
Нет, пора вводить штраф за мат на рабочем месте. Весь аппетит перебили, матершинники х*ровы! Тихон доедал суп без желания и под аккомпанемент мнений о своей персоне, которые высказывались очень без купюр. И кем?! Шеф-поваром, барменом и метрдотелем его собственного ресторана!
— А ты зачем ей сказал? — не выдержал Тин и напустился на Никодима. — Кто тебя за язык тянул?! Не мог сказать, что я в командировке?! В налоговой? Где угодно! На хрен ты меня спалил, а?! Я бы перебесился, и все нормально бы было!
— Нормально? — фыркнул Виталий. — Ни х*ра ты не понимаешь, что такое «нормально», Аристархович. Я, конечно, все жизнь по кабакам да ресторанам ошиваюсь, но что такое порядочность, еще помню. А это твое потребл*дство вот уже где! — рубанул ладонью около горла.
— Нечего лезть в мою личную жизнь!
— Так не выпячивай свою бл*скую личную жизнь! И девчонок порядочных не трогай! — заорал вдруг Никодим. Лещ положил старшему товарищу руку на плечо, словно успокаивая.
— Господи… — прижал Тин ладонь ко лбу. Сумасшедший дом, а не ресторан.
— Не поминай имя Божье всуе, Аристархович, — строго одернул его Михаил Александрович. — Вспомнит о тебе раньше поры — не сдобровать тебе.
_____________
Он заглянул в кабинет — больше по привычке. Нарезал пару кругов по нему. Включил ноутбук, посмотрел в экран пустым взглядом — словно читать и даже видеть разучился. Нет. Не работник он сегодня. Совсем. Пусть все ждет до завтра. Что бы там ни было — пусть ждет.
Попросил Сергея Леонидовича высадить у магазина. Все-таки купил себе бутылку — не сидра, пива. И пошел в небольшой скверик, который располагался неподалеку от дома. Идти сейчас в квартиру Тихон не мог. Не мог и все тут. Как лобное место там.
Сидел на скамейке, медленно потягивал пиво и щурился на яркое солнце. Погода на стыке зимы и весны шалит. То оттепелью поманит, то подморозит, то снегопад подкинет. Сейчас снова оттепель. Звонко, почти по-весеннему капает с карнизов. Солнце блестит на крышах, ярко отражается в стеклах. На рябине оглушительно чирикают воробьи. Мимо проходит женщина с девочкой. Девочка совсем маленькая, но, оказывается, уже умеет разговаривать.
— Мама! — громко, на весь сквер. — А почему дядя без шапки? А почему он пьет прямо из бутылки?
Тихону вдруг становится ужасно интересным — как ответит мама на вопрос дочки. Женщина окидывает его крайне неодобрительным взглядом. Крепче перехватывает детскую ладошку.
— Наверное, дядя очень хочет пить, — делая нажим на слове «пить». — А что без шапки — так, наверное, дядю в детстве не научили, что, когда холодно, надо надевать шапку. А, может, дядя заболеть хочет.
Малышка с любопытством смотрит на странного дядю.
Дядя не хочет заболеть. Дядя хочет сдохнуть.
Сидя на скамейке в сквере, с бутылкой пива в руке, он сдается. И элементы мозаики с радостным жужжанием начинают складываться в его голове в общее полотно.
Моя. Моя девочка. Моя Варя.
Не врал тогда. Много дури совершил в своей жизни, но вот врать — старался не врать. В главном не врать. От этого и все его беды, наверное. Что притвориться, когда надо, не смог. И в ту ночь не соврал. Прорвалось тогда — из глубин, откуда-то совсем из неизвестного самому себе места. Но сказав один раз — не смог остановиться. Кайф просто ловил, повторяя эти слова — эти и другие. Потому что это правда. Правда, которая где-то пряталась внутри и теперь, воспользовавшись тем, что он болен и слаб — вырвалась. И радостно и неприкрыто праздновала победу, пока он шептал эти слова и признания. Когда шалел от ее ответного тихого «Мой Тишка». Когда поверил на какие-то краткие мгновения — все так. Она его, а он ее. И они вместе. Не разорвать.
