сверху, удерживая вес на одной руке.
Прижимаю к животу ноги, с дрожью глядя, как второй рукой он направляет в меня свой член.
Тяжелая головка касается входа, и я замираю. Не от страха, сейчас я ничего не боюсь, а от предвкушения.
Влад толкает бедра вперед, проникая в меня.
Впиваюсь в его бицепс пальцами, оставляя на нем отметины.
Тело простреливает болью, за которой ничего больше не чувствую.
Уронив на грудь голову, Влад стонет и толкается опять.
— Ай… — вскрикиваю, сжимаясь. — Больно…
— Арина… — слышу свое имя, смешанное с глубоким мужским стоном. — Лучше не вертись…
— Больно…
Еще один толчок, и Градский падает на меня с зажмуренными глазами, а мой крик наверняка его оглушил.
— Я внутри… — Касается губами моей щеки и слизывает скатывающиеся слезы.
Я чувствую его внутри! Стараюсь не двигаться, как он и велел. Часто дышу, пока о мои ребра в бешеном ритме стучит его сердце.
Чувствую поцелуй на своих губах.
Нежный, тягучий, непохожий ни на один из тех, что у нас были. Отвлекающий от саднящей боли внутри и дарящий новые эмоции.
— Мы можем закончить прямо сейчас, — невнятно говорит Градский.
Отрицательно качаю головой, обнимая его бедра ногами и сжимая его талию. Боясь того, что он в любой момент может покинуть мое тело.
Он дает мне привыкнуть еще минуту и начинает медленно двигаться.
От каждого непривычного движения внутри себя, я вздрагиваю, хватаясь за его плечи, пока он не просовывает руку между нами и не касается скользкого от моего оргазма и возбуждения клитора.
— Боже…
Это дарит другие ощущения, более яркие, притупляющие боль. Но расслабиться до конца я не могу. От каждого аккуратного толчка саднит. Боль трансформируется во что-то терзающее, но не жесткое.
Градский выскальзывает из меня через несколько минут.
На презервативе следы крови, как восклицательные знаки, которые делают все происходящее реальным. Проигнорировав эти знаки, Влад срывает с себя презерватив и кончает с глухим стоном на мой живот. Запрокинув голову и прикрыв от удовольствия глаза.
Впитываю в себя эту картину, стараясь запомнить каждый момент.
— Ты мой первый… — шепчу тихо, аккуратно вытирая бегущие по лицу слезы.
И хочу, чтобы остался единственным
Кофемашина тихо тарахтит, наливая в чашку американо, запах которого медленно расползается по всей моей кухне.
Хочу включить кондиционер, открытые настежь балконные двери только усугубляют ситуацию, гоня в дом горячий воздух с улицы, но понятия не имею, куда сунула пульт. Я запросто могла положить его в холодильник. Я рассеянная, хоть и спала как убитая прошлой ночью.
Тру пальцами шею над ключицей, натягивая ворот белой рубашки на то место, где малиновым цветом светится большой засос. Может быть, это был укус, мне трудно сказать, ведь у моих мозгов летаргический сон. Наверное, это инстинкт самосохранения.Он спасает мои мозги от перегрева.
Между ног ноет и побаливает. Очень ненавязчиво, но этого достаточно, чтобы при каждом движении я получала напоминание о том, что внутри меня побывал мужчина. Достаточно, чтобы этот дискомфорт можно было не заметить и в стотысячный раз барахтаться в своих ощущениях, пытаясь запомнить их. Но проблема в том, что я не хочу запоминать и вспоминать, я… хочу еще. Я хочу Градского. Стоя на своей кухне, я, мать вашу, хочу снова заняться с ним сексом!
Когда я проснулась в его постели сегодня утром, хозяина дома уже не было. Он скинул мне сообщением инструкции о том, как закрыть квартиру, предложив остаться в ней, если мне так угодно, а сам уехал по делам. Спать с ним в одной постели — проклятая зависимость. И ломка… не за горами…
— Можно мне капучино?
Обернувшись, смотрю на брата.
Он заходит на кухню и опускает на стол большую коробку, на которой написано «Небьющееся». По коридору за спиной Андрея снуют грузчики, заполняя его такими же коробками. Я не думала, что у меня так много вещей. Я ведь толком ничего и не паковала…
— Молока нет, — говорю, забирая чашку из кофемашины. — Американо. — Протягиваю её брату.
— Тогда добавь сахара.
— Сахара тоже нет.
— М-да… — резюмирует брат.
— Я еще не была в магазине, — оправдываюсь.
На самом деле, в продуктовых магазинах я нечастый гость. Мы оба об этом знаем. Кухня — это территория мамы. Я с детства смутно представляю, откуда берутся продукты и что с ними делать, чтобы получился обед или ужин.
— Надеюсь, ты не умрешь от голода в новой самостоятельной жизни. — Андрей подходит к балконной двери, по пути забрав у меня чашку.
— А кто кормит тебя? — складываю на груди руки. — Стася?
— Мы расстались. — Отпивает, глядя на город.
— Когда? — выгибаю брови.
— Недавно.
— Вы… долго были вместе… — откашливаюсь.
— Ну а теперь не вместе, — пожимает он плечом.
Я не рассчитывала сыграть марш Мендельсона на их свадьбе, но все это неожиданно, ведь мы общались… в отличие от других его девушек, с этой я была знакома. Наверное, я слишком плохо отпускаю людей, раз новость вызывает легкий дискомфорт в груди.
— Не морочься, — Андрей смотрит на меня, будто читая мысли. — Быть матерью Терезой утомительное кредо.
— А ей это нравилось. Быть самим собой не утомительно, — просвещаю его. — Утомительно всю жизнь строить из себя кого-то другого.
Это эхо циничных нравоучительных проповедей Влада заставляет прикусить изнутри щеку.
Андрей хмыкает и бормочет:
— Как скажешь, доктор Фрейд.
Он на секунду уходит в свои раздумья, а я мысленно сгребаю в кулак собственное сердце, чтобы предупредить его скачку, и, откашлявшись, говорю:
— Лев Градский — это ведь отец Влада? Я видела в новостях, ему вручали… государственную награду…
Стараюсь не частить.
Отвернувшись, хватаю со стола еще одну чашку и демонстративно колдую над кофемашиной.
— Ага, — отзывается Андрей.
— А где… его мать?
— Чья?
— Влада. — Вжимаю палец в кнопку, выбирая еще один американо.
— Живет в Америке.
Облизнув губы, интересуюсь:
— Давно?
— Примерно пятнадцать лет.
Информация колючей занозой застревает у меня в голове. Я чувствую, что теряю бдительность, но все равно спрашиваю:
— Они в разводе? Его родители…
— Угу. Примерно пятнадцать лет, — намекает он на то, что я задаю глупые вопросы, но для меня они логичнее некуда.
Пятнадцать лет…
Если знаешь печальную
