Он держал Ингрид в объятиях, но сам через ее голову пристально смотрел на Соню. Она, едва заметно улыбаясь, возвращала ему его взгляд. Она не могла сказать, что ей сильно нравилась песня, как и большинство песен в целом, вообще. Впрочем, и неприятных эмоций они у нее не вызывали. Нормальная музыка, и все тут. Не о чем говорить. Но ей нравились эти моменты, когда Готье был так сильно чем-то увлечен — песней или женщиной, все равно. В его случае вдохновение черпалось из тех же источников, имело те же основы, что и любовь.
Соня улыбалась и смотрела на него, а он улыбался ей в ответ. Никто больше этого не увидел, никто ничего не понял. Никто даже не обратил внимания, что на репетицию они приехали вместе. В доме всегда было много народу, кто-то уходил, кто-то приходил — никто ни на что не смотрел и не обращал внимания. Их тайна была надежна скрыта. Два лжеца, не считавших, что об их обмане стоит говорить. Двое людей, для которых не имело никакого смысла быть честными. Так же, как не имело смысла врать. Они оба просто делали то, что хотели, и нимало не заботились о последствиях. Для них не было большой разницы между правдой и ложью до тех пор, пока диван разложен и сплетаются вместе их тела. А после, когда это кончится, правда и ложь будут значить еще меньше. Потом они вообще превратятся в ничто, в какие-нибудь пустые слова.
Ингрид разомкнула руки и сделала шаг назад. Она улыбалась. Она жила в своем мире, а Готье — в своем и не слишком-то это скрывал. Но Ингрид не чувствовала никакой разницы, она была даже счастливее сейчас, когда все вокруг было буквально наполнено обманом. Скажи кто-то Ингрид об этом — и счастье будет разбито, потому что ее счастье не в том, что происходит на самом деле, а в том, что она придумала себе — внутри себя. Но пока ничего не стало известно… Там, в глубинах горячего сердца Ингрид, жил совершенно другой Готье, и главное для Ингрид, чтобы тот, кого она создала и поселила у себя в душе, не отличался сильно от этого незнакомца, играющего на гитаре. Настоящий Готье, может, вовсе и не стоил такой страстной и верной любви, но Ингрид любила, и резкие слова Готье ранили ее, а его улыбка вселяла надежду и обещала больше, чем могла дать на самом деле. Ингрид за все это время так и не разобралась, с кем имеет дело. Любовь слепа, открылось вдруг Соне. Любовь слепа, но от этого ничуть не становится легче. Это, по сути, вообще ничего не меняет.
Два месяца — это очень долго, особенно когда приходится жить двойной жизнью. Слишком много вещей нужно держать в голосе, слишком многое может выбиться из-под контроля. Человеческий фактор, знаете ли. Из-за него даже самолеты падают, рушатся империи. Начинаются никому не нужные войны. Два месяца Соня была в отлучке, и это было весьма затруднительно — контролировать ход событий в Москве, в то время как ты болтаешься в автобусе, на перегоне между Казанью и Нижним Новгородом. И почти каждый день — новое место. И каждое новое — хорошо забытое старое, и тоже без каких-то удобств или с тараканами, или в номерах по восемь человек, и они соединены с другой группой, тоже трясущейся в туре по городам и весям. Тур именовался романтично: «Звуки земли». И хотя было не очень понятно, почему «Сайонара» и почему только земли, а не воздуха, огня, воды и прочих стихий. Но не придираться же! Главное — гастроли. Главное — вывески и афиши, автобусы, оборудование и накладки. Море накладок. Потерянные провода, сломанная колонка, оторванные от усилителя ручки регуляторов, упакованные в другой автобус бубны… Два месяца лжи — это очень много. Но Соня почти справилась. Репутация работала на нее. Однако кое-чего невозможно добиться даже с помощью репутации, к примеру, ею невозможно стереть пыль.
Бабушка обнаружила неладное примерно через полтора месяца. Тоже долгий срок, надо признать. Соня звонила, не забывала, не допускала того, чтобы за нее волновались. Она прожила одна уже так долго, и все, включая бабушку, вполне адаптировались к этой ситуации. Конечно, можно было бы заметить, что уже несколько недель Соня не приезжала в гости и не обращалась за деньгами. Но в принципе и это было объяснимо. Зачем птицам деньги? Да и были они у Сони, так как она жила очень экономно, ни на что особенно не тратила, не отличалась стремлением к дорогим тряпкам.
За все полтора месяца бабушка приезжала на квартиру на Тверской пять раз, последние два практически один за другим, с интервалом в два дня. Хотя могла бы и не приезжать. Чего ее дернуло ездить так часто? Почему именно в этот особенный момент, когда Соня в составе группы «Сайонара» колесила по просторам Родины? Можно сказать, что это была случайность. Можно предположить, что после второго уже лета, которое Соня провела в Москве, бабушка неожиданно испытала чувство вины и решила с сентября начать уделять ребенку больше внимания и хотя бы получше кормить. Или это был чистый фатум, рок. Кто знает?
В первый визит бабушка и не рассчитывала застать Соню дома, предполагалось, что она на занятиях в Гнесинке. Бабушка прошлась по чистой и пустой квартире, порадовалась за этот порядок и за то, что Сонечка не оставила никаких грязных вещей, в общем, не девочка — золото. Бабушка положила в холодильник упаковки с домашней пиццей, вакуумную коробочку котлет, две упаковки молока, яблоки, которые предварительно помыла. Холодильник был настолько вызывающе пуст, что бабушка только вздохнула. Совсем ребенок не ест, сдует скоро ветром. А все из-за родителей, которые торчат невесть где. Она закрыла холодильник, оставила на столе записку и уехала. Никаких волнений.
Второй раз прошел примерно так же, и хотя нетронутая еда и по-прежнему лежащая на столе записка бабушку огорчили, но не в том смысле, что она что-то заподозрила. Она просто снова решила, что равнодушие Сони к еде — это что-то ненормальное и что нужно обязательно поговорить с ее родителями (особенно с матерью, которой только подавай красивую жизнь).
Бабушка забрала пиццу с котлетами, яблоки оставила, а записку заменила на более строгую, в которой требовала, чтобы Соня все-таки ела. И то же самое она сказала ей самой, лично, при телефонном разговоре.
— Ты что, вообще не заходишь на кухню? — попеняла ей бабушка. — Думаешь, мне легко готовить и таскать к тебе сумки?
— Нет, — прошелестел Сонин голосок сквозь густые помехи. Совсем плохая стала связь в Москве.
— Я тебя прошу, хотя бы буженину съешь.
— Да, — согласилась Соня после долгой паузы.
Надо признать, в течение этой долгой паузы Соня лихорадочно продумывала варианты. За все прошедшее лето бабушка приезжала всего раза три, и Соня предполагала, что осеннее обострение не приведет к учащению визитов. Что делать теперь, как съесть ветчину, если ты находишься в Казани? Или в Пензе? Или еще черт-те где, и ты даже не знаешь названия этого места?
