Мозговые процессы в голове на некоторое время дали сбой, и я не сразу сообразила, что речь обо мне. И хотя в голосе Шелаева иронии было предостаточно, я поймала искренность в его словах и точно определила, что в данном случае моя прекрасная внешность не плюс, а минус. Вернее, плюс, который станет минусом для меня, но… О, я запуталась и, когда подошел официант, вцепилась в папку меню, как утопающий хватается за бревно! Двумя руками, изо всех сил!
– У меня есть к вам несколько вопросов. Только вы сможете на них ответить…
– С чего ты взяла?
– Ну да, ответить на них могут многие, но, кроме вас, мне обратиться не к кому.
– Два кофе и тирамису для дамы, – не дожидаясь, пока я изучу список блюд, сказал Шелаев официанту и перевел взгляд на меня: – Черт, как ты похожа на мать… Старуха тебя сожрет с потрохами и будет права. Или не права. Как считаешь?
– Не знаю…
– Ей не на кого делать ставку, вот в чем дело. Кора пускает деньги по ветру, Нина слишком тиха и слаба, а Валерия получила при рождении все, кроме ума и достоинства. Валерия, Валерия… Эдита Павловна не позволила при рождении дать внучке положенную фамилию Чердынцева и потребовала записать ее как Ланье, но это не помогло… Насмешка судьбы состоит в том, что ни на кого, кроме тебя, нельзя взвалить славу и мощь Ювелирного Дома. Ты, малышка, следующая.
Я слушала, затаив дыхание. Кто еще столь доходчиво, быстро и точно донесет до меня правду? Но, увы, меня не волновали бабушкины «игры в шахматы», и какая фигура стояла на какой клетке, интересовало меня меньше всего. Я не ощущала себя ни слоном, ни конем, ни пешкой, ни ладьей… Скорее, я походила на белую шашку, случайно попавшую не на то поле.
А Шелаев стал старше, и это бросалось в глаза. С одной стороны, его внешний вид можно было назвать интеллигентным (если отойти метров на десять и надеть неподходящие очки), с другой стороны, он выглядел стопроцентным волчищей, соскучившимся по парной ягнятине.
– Я хочу поговорить об ожерелье, – проблеяла я, обрастая кудрявой шерстью. – Давайте я расскажу, как оно ко мне попало и кого я подозреваю… на кого думаю… а вы…
– Настя, – перебил Шелаев, – с чего ты взяла, что я стану тебе помогать?
Подошел с подносом официант, поставил на стол чашки и тарелку с тирамису, поменял пепельницу и ушел… Я уставилась на пирожное и почувствовала, как к глазам подступают слезы. Неожиданные. Когда я плакала последний раз?..
– Помогите просто так, – тихо произнесла я.
– О, Ланье собирается расплакаться, – резко произнес Шелаев, протянул руку, взял меня за подбородок и заставил поднять голову. – Не делай этого, – попросил он спокойно, и я не смогла определить, прозвучало требование или сочувствие. – Я не пожалею тебя, поверь.
– Что вам стоит объяснить мне некоторые вещи? – втянув обратно слезы, отдернув подбородок, спросила я. Наверное, в моих зеленых глазах вспыхнул огонь злости, потому что на лице Шелаева появилась самодовольная улыбка. Он молчал. Молчал и смотрел на меня. – Зачем вы согласились встретиться, если не хотите помочь?
– Я должен был увидеть тебя. – Он вновь протянул руку, вновь взял меня за подбородок и бесцеремонно провел большим пальцем по нижней губе. При этом смотрел мне в глаза и будто что-то искал в них. Его прикосновения смяли мою душу, сделали ее колючей, но податливой… – Анастасия, вот наши дороги и пересеклись…
Резко поднявшись, вырвавшись из плена, я взяла сумочку и кинула на Шелаева отчаянный, но переполненный гневом взгляд. О нет, я уже не собиралась блеять!
– Я больше никогда в жизни не позвоню вам.
– Позвонишь, – заверил он, вынимая из пачки следующую сигарету.
– Вы ужасный человек.
– Не хуже твоей бабушки.
– Вы… – Я сжала губы, развернулась и направилась к выходу. Он был прав: глупо, бесконечно глупо ждать от врага участия. Или я до конца не понимала, что он враг? «Зато теперь нет сомнений!»
Закрыв дверь ресторана, я несколько секунд стояла на месте, вдыхая и выдыхая. Смятение праздновало в душе победу, и только один человек на свете мог меня утешить. Павел. Мне хотелось набрать его номер, но рука не потянулась к мобильному телефону. Вынув из кармана сумки резинку, я стянула волосы в хвост и поплелась по улице, надеясь наткнуться на станцию метро.
* * *
Бабушка собиралась на выставку ювелирных украшений долго и шумно. Настроение у нее было неважное, и я готовилась к нервной экскурсии, сдобренной рубинами, бриллиантами, золотом и серебром. Слова Шелаева кружили вокруг меня пчелами, и отмахиваться от них не очень-то получалось. Что произошло между ним и Эдитой Павловной? Как это связано с моей мамой? Почему я так мучаюсь после встречи с ним? Действительно ли этот человек опасен? Но, по сути, он меня и пальцем не тронул. Или тронул?.. Да, тронул. Но в каком-то неведомом смысле… Сумасшедший дом какой-то.
Я стала думать о Павле и этим спаслась.
Выставка не произвела на меня особого впечатления – я делила украшения на красивые и не очень, часто морщила нос там, где ожидалось восхищение, и имела неосторожность назвать браслет из жемчуга дребеденью. Мне вообще никогда не нравился жемчуг, и даже если он имеет редкий оттенок, я не готова упасть в обморок и потом всю оставшуюся жизнь переживать, что «это чудо» принадлежит не мне.
– Тебе еще многое предстоит узнать и понять, – назидательно сказала Эдита Павловна, хмурясь. – Но, с другой стороны, хорошо, что драгоценности не имеют над тобой власти. Твои глаза не горят алчным огнем.
«Похоже, меня немножко похвалили…» – подумала я, разглядывая длиннющие бусы из розовых продолговатых камешков, название и происхождение которых для меня оставалось неизвестным.
– А все, что здесь представлено, продается?
– Лишь некоторые украшения. Тебе понравились эти бусы?
– Нет, они глупые.
– Бусы не могут быть глупыми.
– Значит, кто-то очень постарался, чтобы сделать их такими, – пожала я плечами и двинулась дальше.
– Хорошо, они мне тоже не нравятся, – помедлив, сухо произнесла бабушка и задержала на мне взгляд. – Да, тебе нужно учиться, много учиться… Павел звонил? – резко сменила она тему.
– Звонил, – невозмутимо ответила я, хотя сердце екнуло.
– Он достойный молодой человек, я буду рада вашему общению.
Вот это меня и расстраивало… Если бы кто-нибудь взял мою молодую, но потрепанную душу, раскрыл ее, как книгу, и провел пальцем по неровным строчкам, то, наверное, он бы прочитал следующее: «Пожалуйста, не трогайте мою личную жизнь, она не имеет к вам никакого отношения… Не желайте мне Павла, не смейте мне его желать! Он – мой выбор, а не ваш! Руки прочь от моих чувств, да здравствует свобода!»
