– На ночь прими аспирин и завари липового цвету. Посмотри, он у тебя должен быть в баночке из-под чая, я привозила.
– Да, я помню. Обязательно заварю. Спасибо.
– Домой на выходные приедешь? У нас тут новостей полно.
– Каких, мам?
– Ну, не по телефону же… Давай приезжай, все узнаешь.
– Я постараюсь, мам.
– Что значит – постараюсь? Если мать говорит – приезжай, значит, надо приехать!
– Да, да, конечно…
– Ну, все тогда. Я завтра тебе снова позвоню. И с работой не раздумывай, иди туда, куда берут. Поняла?
– Хорошо, мам.
Короткие гудки отбоя зазвучали в ухе нежнейшей музыкой, и она без сил откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза. Вошедшая в комнату Сонька, розовая после душа и ужасно хорошенькая, плюхнулась рядом с ней на диван, толкнулась худеньким плечиком.
– Ну что, как прошел очередной отчет о дочерних успехах? Нормально?
– Нормально, Сонь… – вяло откликнулась Катя, не реагируя на насмешливые нотки в голосе подруги.
– Слушай, Катька… Вот убей меня, не понимаю: зачем ты ей врешь? Ну, сказала бы все по-честному… А то наворотила – и про работу, и про общежитие! На фига?
– Не могу, Сонь. Не могу я по-честному.
– Почему?
– Объяснять долго.
– Ты что, ее боишься?
– Боюсь.
– Да почему?! Как это, родной матери – и бояться? Зачем?
– Зачем, зачем… Глупый вопрос – зачем! Тогда уж спроси – почему… Я должна ее надежды в отношении себя оправдать, понимаешь? Кровь из носу, а должна. Семья у нас не такая обеспеченная, чтобы на ветер деньги бросать. Родители за мое хоть и нелепое, но высшее образование четыре года платили. А я теперь что, должна расписаться в собственной никчемности? Работу, мол, не нашла, живу на хлебах у подруги?
– Ну да. Врать, оно, конечно, лучше.
– А я и не вру… Все равно ж я ее найду когда-нибудь, эту работу! А если не найду, то вон, в ларек овощной устроюсь.
– Так в ларьке и дома можно…
– Нет. Дома – нельзя. Потому что мама меня там, дома, как бы это сказать… Она меня уже позиционировала, понимаешь? Как редкого и модного специалиста. Она очень, очень хотела, чтобы я высшее образование получила. Я же в школе хорошо училась, а экзамены в университет провалила.
– А почему, кстати?
– Да потому, что пятерки мои школьные… Как бы это сказать… Они у меня вымученные были, понимаешь? Мамина установка была такая: чтоб я на пятерки училась. А при такой установке количество в качество не переходит, наверное. В общем, я не знаю, как это объяснить…
– Да ладно. Поняла я. Ты просто зубрила со страху, а в голове ничего не оставалось.
– Ага… Помню, приехала домой, реву от стыда белугой! А мама меня тут же обратно и развернула – поступай, говорит, в какой угодно институт, но чтоб высшее образование у тебя было! Не важно какое. Любое. Пусть даже самое платное. В лепешку, говорит, разобьюсь, во всем отказывать себе буду, но чтобы было – и точка!
– Ну, так ты ж таки его получила! В чем проблема-то? Езжай теперь в свой Захарьевск, Макарьевск…
– Егорьевск. Я из города Егорьевска, Сонь. Маленький такой городок, провинциально-пришибленный. Правда, мама моя там личность довольно известная.
– А кто она у тебя?
– О, по нынешним временам большой начальник! Она в управлении Роспотребнадзора уже много лет работает. Через ее руки все санитарно-эпидемиологические заключения проходят, их еще гигиеническими сертификатами называют. Важная чиновница, одним словом. Тем более сейчас, когда каждый второй торговлей занимается.
– Ха! Так при таком блатном месте она тебя в два счета на работу пристроит!
– Ну да… Может, и пристроит… А только я сама туда не хочу, понимаешь? Са-ма! Ни за что не поеду в Егорьевск! Я там не смогу, не смогу…
– Значит, хочешь лишить мать законных дивидендов?
– Не поняла… Каких дивидендов?
– Каких, каких… Заслуженно эмоциональных! Сама же говоришь, что она четыре года в тебя инвестировала!
– А, ну да… Здесь ты прямо в самую точку попала, Сонь. Если я домой вернусь, то уже точно буду по рукам и ногам этими дивидендами связана. Как ты говоришь, эмоциональными. Не вырвешься. А самое смешное, что это будет красиво называться родительской за меня гордостью. И попробуй с этой дороги свернуть! Шаг влево, шаг вправо – расстрел. А у тебя что, не так? Твой Алик разве с тебя свои дивиденды не получает? Он-то уж, по-моему, стопроцентный в этом смысле инвестор…
– Э, нет, подруга! Не скажи! Не надо мешать все в общую кучу. Потому что у нас с Аликом все по-честному. Он по-честному вкладывается, я по-честному отдаю. И никаких претензий сторон не имеется. Потому что он мне – никто! Он – чужой. Ни сват, ни брат, ни отец родной. А ты свои дивиденды за что платишь? За то, что родители в твою учебу вложились? Так они ж тебе не чужие! Они вроде как своему ребенку бесплатно помогать должны, из первородных родительских чувств-с… Ну что, чуешь подмену?
– Да чую, чую… Наверное, ты права, Сонь…
– Ты знаешь, Катька… Вот если бы моя мама мне могла помочь, я бы ни на минуту ни о каких дивидендах не задумалась. Потому что знаю: она меня просто так любит. Ни за что.
– Ага. Потому и в содержанки благословила.
Черт его знает, каким образом у нее эти обидные слова вырвались! И вовсе она не хотела ничего такого говорить… Отплатила за Сонькину доброту, получается. Вон как та сразу напряглась, как грозовая туча. Сейчас молнией ударит. И поделом.
Сонька, однако, не торопилась ударить в нее обидой. Сидела, молчала подозрительно. Потом вдруг тихо и грустно произнесла:
– Дура ты, Кать… Причем дура несчастная. Такая несчастная, что я и ругаться с тобой не хочу. Тоже нашла чем попрекнуть…
– Извини, Сонь. Я не хотела. Честное слово! Сама не знаю, как у меня…
– Да ладно. Можешь и дальше гордиться своей девичьей честностью. На здоровье. И пусть я по-вашему, по-честному, дрянь из дряней, проститутка и содержанка, но зато я свободна по-человечески, в сто раз более свободна, чем ты. И мать моя – свободна. Потому что она меня любит по-настоящему. И всегда будет любить, что бы я с собой ни сотворила. А ты – ханжа! И мать твоя – ханжа! И не любит тебя! И ты ее не любишь! Что, разве не так? Скажи – не так? Чего молчишь?
Ну что, что она могла Соньке ответить? Да ничего не могла. Нет, можно, конечно, и возмутиться праведно, и опровергнуть всякими доводами Сонькины слова, а только…зачем? Лучше уж так – отмолчаться. Потому что называть вещи своими именами – стыдно. Мало того, что стыдно – смерти подобно. Права Сонька – нет у нее никакой дочерней любви. У других есть, а у нее – нет, хоть тресни. Ничего нету, кроме тихого по отношению к матери раздражения. Да, именно раздражения, трусливого и мерзкого, которое шевелится внутри, как неизлечимая стыдная болезнь, и которое надо старательно прятать, запихивать каждый раз подальше в его вонючее логово. Нет, правда, ужасно же стыдно! Как это – маму не любить? Да еще, не дай бог, в этом откровенно признаться? Нет, язык не повернется взять и бухнуть сейчас Соньке вот так, за здорово живешь, что она в этом смысле такая дефективная. Что-то вроде морального недокормыша. Лучше уж так – промолчать. Или перевести разговор на другую тему. Только надо быстро его перевести, придумать что-нибудь половчее. Например, позвать Соньку на кухню, они вроде завтракать собирались…
