И вдруг, несколько дней спустя после ее шестого дня рождения, все изменилось. Скорчившись, она сидела в шкафу, запах мочи жалил ей ноздри, а в горле застрял комок страха. Мокрая ночная сорочка липла к щиколоткам, ноги запутались в испачканной простыне, которую бабушка велела прихватить с собой в шкаф. Глаза Сюзанны неотрывно смотрели в одну точку, вглядываясь сквозь темноту в то самое место, где, как ей было доподлинно известно, висела лисья морда.
Она была столь сосредоточенна, что сначала ничего не расслышала. Постепенно в ее сознание стал проникать пронзительный голос бабки и вместе с ним низкий голос мужчины, который был ей незнаком. Она знала лишь очень немногих мужчин. Привратник почтительно называл ее «маленькой мисс», но, похоже, голос этот принадлежал не привратнику. Еще был мужчина, ремонтировавший в ванной протекавшую трубу, и доктор, сделавший ей в прошлом году укол. Сюзанна видела на улицах во время прогулок и других мужчин, но она была не из тех малюток с ямочками на щечках, что привлекают внимание взрослых, поэтому с ней заговаривали лишь очень немногие.
Сквозь толстую дверь ей было слышно, как этот мужской голос постепенно приближается. Он был громким. Сердитым. Она отпрянула назад, и ее окутали меха. Норка, бобр — их мертвые шкуры обвились вокруг нее. Она громко вскрикнула, когда ей в щеку ткнулась ужасная лисья морда.
Дверь резко распахнулась, но она за всхлипываниями от страха этого даже не заметила.
— Боже правый!
В панике она еще глубже забилась в удушающие меховые глубины, инстинктивно ища спасения от нового ужаса в ужасе привычном.
— Боже правый! — повторил тот же голос. — Какое варварство!
Она плакала, уткнувшись в злобную лисью морду.
— Иди сюда, дорогая, — произнес голос, на этот раз более мягко. — Иди сюда!
Сюзанна, жмурясь от яркого света, медленно повернулась навстречу этому мягкому, певучему голосу, и ее глаза впервые узрели Джоэла Фальконера.
В свете дня он казался таким огромным и золотистым, с мощными плечами и крупной красивой головой. Словно волшебный принц, сошедший со страниц одной из ее книжек, он улыбнулся и протянул ей руку:
— Иди сюда, дорогая. Я не обижу тебя. И никому не дам тебя в обиду.
Сюзанна была не в силах двинуться с места. Она хотела этого, но ноги запутались в простыне, а в щеку уткнулась лисья морда. Он потянулся к ней. Она инстинктивно вздрогнула и отшатнулась назад, в шубы. Высвобождая ее из мехов, он приговаривал:
— Все хорошо. Все хорошо, дорогая!
Он поднял ее своими сильными руками на уровень груди. Сюзанна ожидала, что он отпрянет, когда обнаружит ее мокрую ночную рубашку и учует резкий запах, но этого не произошло. Напротив, он крепко прижал ее к своему дорогому пиджаку и понес в спальню, где помог одеться. А потом навсегда забрал ее из пентхауса на Парк-авеню.
— Ах уж эта тупая, глупая сука, — бормотал он под нос, уводя девочку прочь от этого дома.
Много позже Сюзанна поняла, что говорил он вовсе не о ее бабке.
Джоэлу Фальконеру не была свойственна сентиментальность, и весь его прежний опыт не мог подготовить его к той эмоциональной встряске, которую он испытал, увидев Сюзанну, зверьком забившуюся в изъеденные молью шубы его тещи. Даже сейчас, шесть часов спустя, когда он посмотрел на Сюзанну, пристегнутую ремнями к соседнему самолетному креслу, у него все внутри перевернулось. Ее серые глаза казались громадными на маленьком треугольном личике, волосы были стянуты в косички так туго, что казалось, кожа вот-вот лопнет, обнажив хрупкие кости. Она смотрела прямо перед собой. С тех пор как он вытащил ее из шкафа, она почти ничего не говорила.
Джоэл глотнул принесенного стюардессой бурбона и постарался не думать о том, что стало бы с Сюзанной, не зайди он, повинуясь какому-то слабому импульсу, в дом к теще. Кэй не любила мать, поэтому он встречался с этой женщиной всего несколько раз на приемах, и за время их недолгих разговоров трудно было понять, что она психически больна. Но Кэй-то должна была это знать!
Подумав о жене, Джоэл ощутил знакомое смешанное чувство неудовольствия и возбуждения, которое ей всегда удавалось вызывать в нем. Она и о дочери-то рассказала лишь через несколько месяцев после их свадьбы — примерно в то же время, когда он начал жалеть, что решился на этот брак. Кэй заверила его, что ребенку будет лучше жить у ее матери, и, не испытывая желания взваливать на себя бремя воспитания отпрыска другого человека, он не стал спорить. Она посещала дочку каждый раз, когда бывала в Нью-Йорке, и он полагал, что о ребенке хорошо заботятся. К тому времени, когда Кэй родила ребенка уже от него, он почти позабыл о существовании другого.
Помешав бурбон в стакане, он невидящим взглядом уставился в иллюминатор. Какой же надо быть дурной женщиной, чтобы так беззастенчиво забыть о существовании собственного ребенка? На такое способен лишь человек вроде Кэй — женщины слишком глупой и поверхностной, чтобы увидеть то, что очевидно всем. Ему самому следовало бы давным-давно все проверить!
Повернув голову, он изучающим взглядом окинул сидевшую рядом девочку. Она сидела, выпрямившись в кресле, аккуратно сложив руки на коленях. Ее голова начала покачиваться из стороны в сторону, и он подумал, что скоро шум двигателей самолета нагонит на нее сон. Пока он тек ее разглядывал, веки Сюзанны, похожие на тонкие яичные скорлупки, стали медленно опускаться, а потом резко открылись.
— Ты хочешь спать, — заметил он.
Она повернулась к нему, и он снова ощутил толчок сочувствия при виде ее глаз, огромных и испуганных, как у фавна, пойманного в прицел охотничьего ружья.
— Мне… мне хорошо, — запинаясь, проговорила она.
— Это превосходно. Но до Калифорнии еще несколько часов лету. Устраивайся поудобнее и вздремни.
Сюзанна беспомощно смотрела на сказочного золотого принца, ставшего ее спасителем. Было бы немыслимо ослушаться его, но, если она уснет, чудовище с лисьей мордой наверняка найдет ее. Даже в этом громадном серебристом самолете оно отыщет ее и заставит помочиться, и тогда принц поймет, какая она плохая!
Джоэл, взяв ее за руку, мягко сжал маленькую ладошку.
— Просто закрой глаза.
Его голос был таким нежным, что она была не в силах сдержать слез.
— Я… я не могу, — сказала она.
Он весь обратился во внимание, словно она была не ребенком, а важной особой.
— Это почему же?
— Потому что это будет неразумно… сэр, — запоздало добавила она вежливую форму обращения, от души надеясь, что он не заметит столь изрядных пробелов в ее манерах.
— Мне мало что известно о маленьких шестилетних девочках. Боюсь, тебе придется давать мне пояснения.
