Все. Конец. «Три, - начала она обратный отсчет - два, один, - глубокий вдох, - умри!»
Она тряхнула бутылкой, и одинокая капелька виски капнула ей в рот, растворив одну-единственную, отвратительную на вкус таблетку.
- Тьфу, - прокашляла она сквозь таблетки. Потом ее живот скрутило, и таблетки потоком вырвались из ее рта, когда ее вывернуло на собственную рубашку и ковер.
- Вот дерьмо! Дерьмо! - она свернулась калачиком и раскашлялась, в голове все плыло. – Я даже убить себя не могу как надо! – провыла она.
Длинная прядь дымчато-черных волос намокла от слюны и прилипла к щеке.
Краешком глаза она заметила это и расхохоталась – безумный гогот, который на самом деле обернулся слезами.
Она никогда не плакала, даже если вокруг рушился мир. Она была сильной, и как бы она ни была пьяна, она всегда умела держать всю боль внутри себя. Но теперь, когда она начала всхлипывать, Келли поняла, что не может остановиться.
Громкий стук в переднюю дверь отвлек ее.
- Мисс Холлоуэй, это полиция. Откройте дверь, мэм.
Келли встала и на подламывающихся ногах побрела к двери.
- Да щас! Полиция это! – завопила она хрипло и насмешливо. – Я же знаю, что это вы, уроды-коллекторы! Ну так тут вам больше забирать нечего! Проверьте ваши дурные записи. Вы и так уже вывезли всю мою жизнь целиком и полностью!
На полпути к двери Келли запуталась в собственных ногах, упала ничком и проехалась по ковру, размазывая собственную блевотину по телу и полу. Пропитавшаяся рвотными массами рубашка ощущалась на коже отвратительно жаркой, и Келли всхлипнула, отплевываясь, пытаясь избавиться от ворсинок ковра, прилипших к ее языку.
- Мисс Холлоуэй, мы входим, - твердый голос проплыл над ней.
- Ой, да ладно, ради всего святого, - мрачно простонала она, перекатываясь на спину и прикрывая глаза рукой. – Делайте, как знаете, только оставьте меня в покое.
Она услышала, как где-то там, далеко, открывается передняя дверь.
- Видите? Вам больше нечего взять. Нечего. А теперь убирайтесь!
- Боюсь, мы не можем этого сделать, мисс Холлоуэй, - теперь голос прозвучал вблизи.
Она приоткрыла один синевато-серый, налитой кровью глаз и увидела вверху грузного полицейского. Рядом с ним стоял еще один и выглядел очень нетерпеливо. Она преувеличенно медленно моргнула.
- Вы еще кто такие, черт возьми?
Стоявший ближе офицер наклонился, ухватил ее за запястье и рывком поставил на ноги. Второй офицер отшатнулся от запаха виски и блевотины.
- Келли Холлоуэй, - произнес он, зажимая нос одной рукой и помахивая другой перед собственным лицом, - вы арестованы по обвинению в мошенничестве и хищении третьей степени.
- Что вы такое говорите? – Келли резко выпрямилась, не обращая внимания на пронзительную боль в голове, вызванную этим движением. – Я потеряла свой бизнес, но я не совершала никаких преступлений!
- У вас есть право сохранять молчание…
Дикие взгляд метнулся с одного безразличного лица на другое, и Келли начала вырываться из железной хватки мужчины.
- Я не преступница!
Второй офицер глянул на часы, закатил глаза и продолжил:
- Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас…
Лицо Келли исказилось, она оскалила зубы.
- Я не хочу молчать! И я точно не хочу еще одного рукожопого адвоката в своей жизни! – тут ей в глаза бросился пистолет стоявшего рядом офицера, и она узрела выход. Она рванулась к нему свободной рукой и сумела отстегнуть страховочный ремешок и вытащить оружие из кобуры.
Две пары глаз распахнулись.
- Господи! – оба офицера ухватились за пистолет как раз в тот момент, когда Келли начала поворачивать его к себе.
Твердый локоть заехал ей под ребра, стало нечем дышать, и она рухнула вперед, прямо на одного из полицейских, яростно сопротивляясь. Не прошло и двух секунд, как все трое оказались на полу, толкаясь, размахивая руками и ногами, истошно вопя.
- Отпусти!
- Ты пусти!
- Нет! Ты…
Бах!
Двумя годами позже
«Построенное в 1972 г, женское исправительное заведение Блу Ридж находится в двадцати милях от ближайшего города и безопасно расположено в горной местности…»
Келли хотелось, чтобы усатый охранник поскорее прекратил это импровизированное описание ада. Она выпалила свой номер социального страхования крупной темнокожей женщине за плексигласовой перегородкой.
- Талия и длина? – переспросила женщина.
Келли непонимающе уставилась на нее.
- Что?
- Какой у тебя размер штанов, дорогуша? Я тут весь день торчать не буду.
- Эээ... десятый. Или восьмой в зависимости от покроя и расположения пояса.
Женщина закатила темные глаза.
- Талия и длина – вот и все мерки. Тебе тут что - Блумингдейлз[1], что ли?
- А мне да! – прокричала другая женщина из задней части комнаты.
- Заткни пасть! - рявкнул охранник, бросая мрачный взгляд в ее сторону.
Глаза Келли расширились, и ее прошил страх.
- Как насчет тридцать один – талия и эээ… может быть, тридцать два длина[2], я так думаю.
Темнокожая женщина поджала губы и протянула ей пару, на которой был написан размер: 30х34. Еще через несколько минут она наполнила холщовый мешок, в котором обычно сдают белье в прачечную, другой одеждой и передала его Келли через небольшое отверстие в стекле. Внутри мешка обнаружилась тощая стопочка бумаг. Верхнюю часть первой страницы украшал отпечатанный жирным шрифтом заголовок «Внутренние правила для заключенных Блу Ридж». Келли нахмурилась. Она никогда особенно не любила правила.
- Переоденешься, когда попадешь в камеру, а комбинезон положишь в мешок, - безразлично произнесла женщина, глянула на стоявшую за Келли очередную заключенную и заорала: - Следующая!
Келли поняла намек и шагнула вперед, прижимая к груди стопку одежды. Мешок был пыльным, и она несколько раз быстро чихнула. Она стояла как можно дальше от остальных заключенных. По крайней мере, ее родители, смертельно стыдившиеся ее ареста и судебного разбирательства, внесли за нее залог, поэтому она почти не была за решеткой. До сих пор.
В автобусе, по дороге сюда из окружной тюрьмы, не было недостатка в говорливых женщинах, но она не была одной из них. Зачем тратить время на разговоры с преступницами?
Она сидела молча, вглядываясь в уродливый пейзаж и наблюдая, как маленькие снежинки прилипают к оконному стеклу и тают.
Охранник, ожидавший заключенных, продолжил свой монолог. Его голос был скучным и монотонным, и каждое слово своей речи он давно знал наизусть.
