— Ну так изложи, Замиралов, где узлы. Я скажу, успеешь или нет.
Голос доктора стал тише, глаза не блестели искусственным блеском. Он знал, что за человек перед ним и что ему на самом деле надо точно знать, сколько осталось для завершения земных дел.
— Спасибо, Владимир Павлович. Я готов рассказать.
Доктор сел на стул возле кровати и посмотрел на больного.
— Начинай.
...А когда Замиралов закончил, Марченко долго ничего не мог произнести.
— Ну ты даешь, Иннокентий Петрович.
— Я могу поступить только так и никак иначе. Ты-то понимаешь, доктор? Но и у тебя будет свой интерес. Кроме денег — о них мы даже говорить не будем, это само собой разумеется, — какой прекрасный материал для своей науки ты получишь!
— Горизонты моей науки гораздо уже, — усмехнулся он.
— А ты расширь. Расширь, Марченко. Не пожалеешь.
— Ладно, сейчас отдыхай, больной Замиралов, поговорим завтра, после обхода. — Он помолчал, а потом продолжил: — Огорчу, Замиралов. Лететь через океан тебе нельзя ни при какой погоде.
— Но если на частном самолете? За мной пришлют. Там такой комфорт...
— Ни при каком комфорте... По телевизору увидишь. Наверняка покажут в новостях.
Замиралов ухмыльнулся.
— Да уж не без того... Такое событие.
— Вот так-то, дорогой мой пациент: Минздрав предупреждает: перелет вреден для твоего здоровья, — горько пошутил доктор Марченко.
— Спасибо, доктор. Я все понял. Но мне надо выйти отсюда.
— Куда выйти?
— Домой.
Доктор уставился на него.
— Ты всерьез?
— Абсолютно. И чем скорее, тем лучше. Я вроде понятно объяснил — мои дела не ждут.
— Но у тебя же брюхо вспорото, черт тебя подери!
— А мозги — нет. Мне нужно время.
— А перевязки?
— Пришлете сестру. Я заплачу за все.
Доктор услышал в тоне Замиралова что-то такое, с чем он не мог спорить. В конце концов, мужику осталось пробыть на этой земле считанные недели, имеет он право распорядиться ими сам? Никакие лекарства, никакая терапия ничего не изменят. Только продлят боль. При таких-то деньгах у Замиралова наверняка полно дел. Ведь это точно: нет денег — и нет проблем. А полежит он тут подольше, или еще хуже — кончится, его денежкам могут приделать ноги.
— Хорошо. Но только не завтра.
— Завтра, доктор, именно завтра.
Доктор смотрел на пациента. Перед ним сидел хозяин жизни, который хорошо знает, что вот-вот должен ее покинуть. Но покинуть как хозяин. Замиралов заслуживал уважения. Без сомнения.
Доктор Марченко кивнул.
— Хорошо. Будь по-твоему. Завтра.
5
— Ну иди сюда, иди, моя Феклуша-дорогуша. — Ира потянула собаку за ошейник. — Давай-ка я освобожу тебя, милая.
Черный Лабрадор покорно процокал отросшими когтями — мало бегает — по лакированному паркету к хозяйке и опустил голову. Мол, на, отстегивай.
Ира отстегнула ошейник, Феклуша резко встряхнулась, а потом ткнулась хозяйке в колени.
— Ну ты рада, что снова в Измайлове, а? — шепотом спросила Ира.
Собака фыркнула.
— Ну конечно, pa-ада. — Ира наклонилась к самому уху Феклуши. — А ты помнишь его? Ты помнишь, как он приходил на нашу прежнюю квартиру, тоже в Измайлове? А? Он подарил тебе замечательный кожаный поводок. Ты не могла про него забыть.
Ира прижалась к мускулистой собачьей шее и почувствовала, как слезы сами собой навернулись на глаза.
Помнила Феклуша или нет того человека, но Ира помнила. Она не вспоминала о нем редкий день. Он приезжал к ней в Измайлово, только на другую улицу, в другую квартиру, но и там под окнами росла сирень.
У Иры в доме всегда было полно подруг, друзей, весьма своеобразных. Да это и понятно — в то время она работала в издательстве «Искусство», а художники, театральные критики, искусствоведы — специфическая публика. Большей частью незамужние молодые женщины и не очень уже молодые, побывавшие замужем и разведенные, а также мужчины, вкусившие прелестей брака и после его завершения предпочитавшие свободу.
Но тот человек, тот невероятный мужчина, которого она запомнила навсегда, был журналистом. Она не знакомила его ни с кем. Он был только ее.
Ира улыбнулась. Феклуша тоже любила его. Тогда она была большим черным неуклюжим щенком и готова была сидеть подле него часами, не проситься на прогулку, усмиряя естественные желания собачьего организма.
— Слушай, Феклуша, я ревную, — смеялась Ира, оттаскивая собаку от тахты, на которой он лежал. — А ну давай отсюда, дорогуша. Он мой!
Ира ловила на себе взгляд невероятных черных глаз. Сильные руки, покрытые густыми темными волосками, тянулись к ней.
— Не ревнуй, я люблю вас обеих, — смеялся он. — По-разному. Давай покажу, как я люблю тебя.
Закрыв дверь за собакой, Ира падала в его объятия, нетерпеливые руки разворачивали ее, стаскивали свитер, под которым не было ничего, вдавливали ее ягодицы в свои сильные бедра, горячая рука ныряла под резинку трусов, и больше она ничего не чувствовала, кроме жаркой волны, уносившей в поднебесье...
— Если бы я был художником, нарисовал бы тебя вот такой, — шептал он и прижимался губами к белой груди с потемневшими сосками, которые, казалось, сами искали его рот, не спрашивая о ее желании. Его губы ласкали нежную кожу, потом припадали к груди. На секунду подняв лицо, он шептал ей: — Мне так нравятся твои соски. Они будто маленькие камешки. Дра-го-цен-ные. Поняла?
Она соглашалась со всем, что он ей говорил. И на все, что он предлагал.
И это все происходило...
А потом он отстранял Иру от себя и, глядя на нее темно-карими глазами, заявлял:
— А вот сейчас, будь я художником, я не стал бы тебя рисовать. Совсем другое лицо. Оч-чень сытое.
Потом, смеясь, он открывал дверь, и в комнату вплывала Феклуша, падала на ковер и смотрела влюбленными глазами.
А после они на кухне пили чай с «царским» вареньем, которое ее научила варить бабушка — из крыжовника с вишневым листом. Ягоды в варенье сохраняли цвет хризопраза, были прозрачными, словно только что снятые с куста.
Ира провела рукой по волосам. Да, то была ее настоящая любовь. А что это было для него?
Для него тоже, она не сомневалась. Только для мужчины любовь совсем не то, что для женщины. Мужчина — другой биологический вид, уверяла подруга Татьяна. А на что, собственно, могла Ира рассчитывать, если у ее любимого есть жена и дети? Две девочки.
Раздался резкий телефонный звонок — она вздрогнула, схватила трубку. Рыжеватая челка упала на глаза. Она подула на нее, приподнимая.
— Добрый день.
— Д-добрый, — нерешительно ответила Ира, лихорадочно пытаясь отыскать в памяти имя человека, которому принадлежал бы этот мужской голос, слегка рокочущий и очень уверенный. Нет такого имени. Она никогда не слышала этого голоса.
