— Джина? — спрашиваю я. — Теперь я слышу.
— Я хочу уйти, — опять говорит Джина. И начинает плакать.
Джина — это моя младшая сестра, результат последней попытки мамы и папы наладить «нормальную жизнь». Интересно, что люди под этим понимают? Наверное, это блины, ветчина, улыбающиеся губы со следами сладкого сиропа, разлитого на обеденном столе… По крайней мере, мама и папа именно это считают нормальным. Потом мама забеременела и повалилась на пол в третьем проходе супермаркета, крича и жалуясь на плохой выбор печенья. Живот у нее становился все больше, а папины улыбки за завтраком — все реже. Но мне было двенадцать, и все это меня не очень волновало.
Блины я не люблю.
Джине сейчас шестнадцать, то есть мне… Господи Боже! Двадцать восемь.
Я роюсь в пальто в поисках сигарет, потом вспоминаю, что у меня нет с собой ни зажигалки, ни спичек — ничего, от чего можно было бы прикурить.
— Уйти откуда? — спрашиваю я Джину. Слезы у нее подсохли, и она в состоянии говорить.
— Отсюда, — шмыгает она носом. — Я хочу уйти и жить с тобой.
Ладно. Никотин мне не так уж и нужен. Предложение, мягко говоря, неожиданное. Я люблю Джину, она же моя сестренка. Она прямо куколка: рыжие волосы, веснушки и ноги, как у Барби. Но я не готова играть в мамочку, живя вместе с вечно недовольным подростком. И эта мысль до смерти пугает меня.
— Жить со мной? — переспрашиваю я.
— Даю слово, что пойду работать, буду помогать платить за квартиру и все такое.
— М-м-м… — Как ей объяснить, что я не единственная, кто живет в этой квартире. У меня есть соседка, Индия. Возможно, Индия сочтет, что семейные узы вовсе не такое уж веское оправдание тому, что в раковине будет валяться косметика Джины, а сток душа будет забит ее волосами. — Я живу с соседкой, — говорю я. — Мне надо спросить у нее, можно ли тебе немного пожить с нами.
— Я хочу жить с вами, — тянет Джина.
— Послушай... — Я сдаюсь и спрашиваю: — Что там у вас происходит? — Но, честно говоря, спрашивать нет необходимости.
— Я тебя ненавижу.
Такими были последние слова, вырвавшиеся у меня перед тем, как я хлопнула дверью дома в «дерьмовом городишке в прериях». И я до сих пор слышу, как кричит за дверью мама, пока я сбегаю по ступеням крыльца. За неделю до того я взяла половину денег, которые отложила из своей жалкой зарплаты в «Бургер Кинг», и купила машину. Машина эта была не лучше самого городишки, но стоила она как раз половину всех моих денег. А из второй половины я смогла бы оплатить жилье и первый семестр учебы в Чикагском университете. По чудесной случайности как раз тогда мне пришло письмо, в котором говорилось, что я — неплохой начинающий писатель. Так почему бы мне не смотаться в Чикаго и не попытать счастья?
Когда я спустилась вниз с чемоданом, мама просто взбесилась.
— Так ты все-таки уезжаешь? Оставляешь меня тут одну с пятилетним ребенком, за которым надо присматривать?
— Ребенок же у тебя, а не у меня. Это твой ребенок.
— Я родила, чтобы отец был дома, чтобы у тебя была нормальная жизнь.
— В следующий раз пользуйся презервативом, — орала я, выплескивая все, что услышала и пережила за последние дни накануне своего восемнадцатилетия. Мне так хотелось, чтобы мной гордились, радовались вместе со мной… Только вот гордость за меня — это не то, чего стоило ожидать от мамы и папы, которые, узнав о письме, только и сказали: «Посмотрим».
— А что ты знаешь о презервативах? — спросила мама, и глаза у нее сузились.
— Да уж побольше, чем ты.
И я уехала, бросив ей на прощание через плечо свой счет за все, что мне пришлось пережить.
— Я ее ненавижу, — говорит Джина. — Я его ненавижу.
Вы, может быть, думаете, что после неудачной попытки создать «нормальную жизнь», увенчавшейся рождением ребенка, отец оставил маму со всеми ее печеньями и ушел к Долорес? Вовсе нет. Наверное, они нужны друг другу. Может быть, они не в состоянии найти себе никого другого, способного поглощать весь тот гнев, который они испускают?
— Ладно, но временно, — говорю я. — И мне надо поговорить с Индией. Но можешь приехать на некоторое время.
Джина шмыгает носом в телефон.
— Я хочу жить с тобой, — опять говорит она.
И я прикусываю язык, чтобы не сказать: «Посмотрим».
Мы оговариваем какие-то мелочи, как пройти и как проехать, а потом она вешает трубку. Джина и не подумала устроиться на работу в Хоуве, поэтому неудивительно, что машины у нее нет. Ее привезет некто по имени Дилен. Я представляю себе двух подростков, вопящих на всю прерию на скорости девяносто миль в час и упивающихся неограниченной свободой. Маме бы это понравилось. Это дало бы ей еще один повод взвалить на меня вину за все: «Ну вот, она погибла в аварии, когда ехала к тебе: она была в той сгоревшей машине».
Да. Конечно. Во всем виновата я.
Большим и указательным пальцами я сжимаю переносицу. Я замерзла, сбита с толку, беспокоюсь за Джину и думаю о том, что мне сказать Индии. И о том, как бы мне потихоньку отойти от… Я возвращаюсь в Клуб.
Джонз сидит там, где я его оставила. Мне хочется, чтобы он обнял меня за плечи, хочется вновь испытать то теплое чувство в самой середине грудной клетки… Но вот поэтому-то нам и надо отдалиться друг от друга. Он смотрит на меня и улыбается. Но когда он улыбается, морщинок в уголках глаз у него нет.
Мы сидели на кровати Джоны, скрестив ноги. Его мать отказалась включать кондиционер на верхнем этаже их дома, и волны жаркого воздуха тихо влетали через открытое окно, и занавески шевелились.
— Сделай так еще раз, — попросил Джона.
Я высунула язык и дотронулась им до кончика носа.
Было лето. После того как эйфория от обретенной свободы истощилась и отступила, лето превратилось в череду дней, когда тринадцатилетние подростки только и делают, что все время мусолят и пережевывают свои проблемы, а интерес к собственному телу открывает им неизвестные ранее возможности. В моем случае это была способность дотронуться языком до кончика носа.
— Зачем такие сложности? — спросил Джонз.
— Кому что, — ответила я. — А еще можно плеваться, оттянув язык назад. Вот это действительно сложно.
— Ну, это-то каждый сделает.
— Я не сделаю. — Я открыла рот, прижала низ языка к верхним зубам и резко плюнула в него.
— Я так и думал, что сможешь.
— Тоже мне всезнайка.
— У тебя уши дергаются, когда ты смеешься.
— Да? А у тебя у глаз складки. — Я вытянула руку и дотронулась до кожи у его левого глаза. — Вот здесь.
Он отдернул голову от моей руки.
Я положила руку себе на внутреннюю сторону бедра.
