Я старательно пытаюсь вспомнить. Нет, вроде ничего такого не было. Рабочие, конечно, толпились, обсуждали, но никто особенно не выделялся. Впрочем, я ведь и не смотрела специально. Я о своем думала.
– Ну, если вспомните – позвоните, – правильной, опять-таки киношной фразой завершил разговор капитан.
Мы вошли в дом.
– Ух ты, – непроизвольно вырвалось у Олега Георгиевича. Здание внутри действительно поражало своей площадью. Огромный холл, посередине которого место для фонтана, две широкие лестницы, ведущие на второй этаж, много окон и света…
– Ничего, когда придут наши, здесь будет детский садик, – не удержалась я.
Олег Георгиевич рассмеялся. Мы с ним поняли друг друга – эта шутка не имела никакого двойного дна, в ней не было ни зависти, ни злобы. Это скорее шутка над реальностью. Мы с хозяином дома из разных социальных слоев, и все. И у каждого свои преимущества. Нас удивляет его дом, его – наша работа и наша независимость, для него непонятная. А на самом деле «мы люди государевы, – как любит повторять Мишель, – на нашей стороне закон», и это правда. И такие, как Стас Командир, вынуждены нам подчиняться. Потому что строить без раскопа нельзя, даже договорившись с кем-нибудь или запугав кого-нибудь конкретно.
– Для детского садика здесь туалетов маловато, – раздается сверху веселый голос, – но я учту это в корректировке проекта.
Мы подняли головы. На лестнице стоял хозяин дома – Станислав Владимирович собственной персоной.
– Да уж, учтите всенепременно, – нисколько не смущается Олег Георгиевич, – и дворик соответствующим образом еще оформите – с качельками.
Мы еще немного посмеялись. Потом я ушла. Пусть дальше они сами разбираются, кто какие вопросы кому задавать будет.
На раскопе как-то непривычно тихо. Землекопы молча перебирали землю на носилках, Марина что-то писала в своей тетради, Лешка – наш чертежник – с мрачным видом устанавливал рейки, готовясь чертить угольное пятно в третьем квадрате.
– Мариша, что такое? – я подсела к начальнику. – Что все такие мрачные?
– Услышали про убийство, – нехотя подняла голову Марина, – принесло этого мента на нашу голову. Вроде мы тихо разговаривали, а все равно все всё знают уже.
Я вздохнула. Ничего не утаишь на раскопе, рано или поздно все равно все стало бы известно. Плохо только, что в этот раз рано. Впрочем, что это мы так все расстроились-то? Неприятно, конечно, но к нам это никакого отношения не имеет. А про убийства по телевизору каждый день рассказывают. С подробностями.
Я попыталась таким образом успокоить свою тревогу, но получилось неважно. Над раскопом висела давящая тишина. Надо было занять чем-то голову. Я села на маленький стульчик и, раскрыв полевой дневник, начала описывать слой. Карандашные строчки ровно и привычно ложились в тетрадь: «Слой темно-серого цвета, средней плотности, сухой. Включения – мелкий известняковый щебень, точечные включения угля и обожженной глины…» Я вгляделась в землю и подумала, что, пожалуй, еще надо вписать желтый песок. Легкий шорох шагов на краю ямы заставил меня поднять голову. На краю раскопа стоял Дрозденко. Легкая светлая куртка распахнута, демонстративно подчеркивая стильную футболку из этой же коллекции, руки засунуты в карманы дорогих джинсов, светлые кроссовки в меру запылены, чтобы не выглядеть слишком уж парадно-выходными – так, на каждый день. Уверенный, подтянутый, ухоженный.
– Почему вы не работали у меня в прошлом году?
Его вопрос прозвучал вполне доброжелательно и вежливо, но я, прекрасно представляя, как выгляжу – старая ветровка, джинсы, о которые постоянно вытираются то руки, проверяющие качество переборки, то шпатель, которым зачищается угольное или глиняное пятно, и кроссовки, первоначальный цвет которых угадать невозможно из-за толстого слоя пыли, – ответила почти насмешливо, с ударением:
– А я и в этом году у вас не работаю. – Получилось грубее, чем я хотела, поэтому, смягчая слова и насмешливую интонацию, я улыбнулась. Есть у меня в арсенале такая улыбка: открытая, искренняя, даже наивная. Действует она всегда безотказно.
Недоуменно нахмурившийся было Командир улыбнулся мне в ответ:
– Нашли что-нибудь интересненькое?
Он задал вопрос с правильной интонацией, как свой, понимающий. А не так, как задают вопросы некоторые сильно «продвинутые» прохожие, попадаясь на первом же ответе. Помнится, был у нас раскоп, проходящий прямо по проезжей части центрального проспекта. Копали его быстро, в две смены, чтобы надолго не перекрывать движение. Но даже за две недели чего только не услышали мы от любопытных! И как записаться в наш археологический «кружок», и нашли ли мы золото, и вообще что мы здесь ищем, и даже «кого мы здесь ищем». Но это вопросы, задаваемые большей частью с интересом и вполне доброжелательно. А вот «продвинутые» спрашивают уверенно, командно-проверяющим тоном. И такой вот «продвинутый» тем самым проверяющим тоном, со знанием дела, мог спросить: что, мол, здесь было раньше, что означают все эти бревна, которые мы так тщательно чертим и фотографируем? Мы отвечаем, что в шестнадцатом веке была здесь богатая усадьба…
– Да ладно! – с возмущением восклицает «знаток». – Что ж она так посреди улицы и стояла?!
Невдомек ему, бедному, что улица двадцать первого века совсем не обязательно проходит там, где проходила улица века шестнадцатого. И когда такой спрашивает, что интересного мы нашли, каждый раз мы неустанно отвечаем, что для науки археологии все интересно и равнозначно – и полусгнившие бревна, обозначающие древнюю мостовую, и бронзовый браслет, завалившийся между этих бревен, и разбитые керамические горшки, позволяющие датировать слой, и обширные угольные пятна, свидетельствующие о городском пожаре. Все интересно. Но Станислав Владимирович спросил о другом. «Интересненькое» – это что-то необычное, то, что выбивается из каждодневных находок. Например, монетка-чешуйка – редкая находка, потому что и теряли денежку нечасто, да и найти ее, крохотную, размером с детский ноготок, в земле крайне сложно. Или боевой топор, или того лучше – меч! Ладно, пусть не целый, пусть фрагмент. Мечта… Потому что оружие теряли еще реже, чем деньги. А археологи чаще всего находят именно то, что было потеряно. Или выброшено. Есть еще, правда, захоронения, но это совсем другое дело. Это уже само по себе из ряда вон выходящее событие.
– Пока все обычно, Станислав Владимирович, – я продолжаю улыбаться, – хороший пятнадцатый век идет. Правда, есть в отдельных квадратах пара венчиков двенадцатого века… – Я, наклонившись к лотку, стоящему рядом со мной, достаю большой фрагмент сосуда с высоким горлом. – Это вдохновляет. Может, хоть на этом участке двенадцатый покопаем?
