Софи давным-давно отказалась от коронных родительских наставлений типа «Как ты смеешь так разговаривать с матерью?». На Джули они совершенно не действовали.
– Разве папа считает, что я испортила ему жизнь?
Джули, замолчав, надулась. Это, конечно, было проблемой. Сам папа не понимал, что Софи губит его, потому что он боготворил ее. Но если бы он даже и понимал, то все равно был слишком готов к тому, чтобы это случилось. Это как с предложениями из Голливуда: он никогда не принимал их, но Джули-то знала, что в глубине души он очень этого хотел. Но он упускал возможность стать величайшей кинозвездой, которую когда-либо знал мир, потому что Софи, ее мать, предпочитала держать его в этой сырой и унылой тюрьме – Англии, где ее напыщенные английские друзья-аристократы могли покровительствовать великому актеру-простолюдину для собственного развлечения. Снова и снова Джули, видя все это, впадала в бессильную ярость. По ночам в своей постели она грезила о Голливуде, о трепещущих пальмах, о теплых и влажных ночах, и об имени Беннет в неоновом свете бегущих по крышам реклам и портретах в пастельных тонах на расклеенных повсюду афишах. В мечтах она видела себя вдвоем с отцом в прекрасном мире, подальше от этой зелени, дождей и лицемерия, подальше от этой роскоши, этих условностей и отчаянных попыток убежать от действительности.
– Ты не даешь ему поехать в Америку.
– Твой отец сам в состоянии решать, как ему распоряжаться своей жизнью.
– А ты бы приехала и стала бы жить с нами, если мы уедем в Голливуд?
Софи почувствовала, как внутри ее закипает раздражение. Джули умела докопаться до самой сути вещей. Сейчас, сию минуту, Софи была готова сопровождать своего замечательного супруга к воротам ада и обратно, но ни за что не призналась бы в этом дочери, которая приводила ее в ярость.
– Наверное, нет.
– Почему?
– Потому что здесь мой дом, и я не хочу покидать его.
– А мой дом там, где папочка, или там, где он захочет быть.
Интуитивно Джули знала, что именно такую линию должна гнуть жена.
– Я думаю, ты еще поймешь, что папа хочет быть здесь и со мной. – Софи искоса посмотрела на дочь, чтобы убедиться, что удар достиг цели. Так и есть. В глазах Джули блеснули слезы.
Голос Ричарда отвлек их от битвы.
Вы скажете, что этот человек
Любил без меры и благоразумья,
Был не легко ревнив…
Джули уже не плакала из-за своей обиды. Слезы текли из-за отца, из-за его Отелло и из-за той драмы, которую он только что разыграл. Дездемона, его жена, была мертва, но по какой-то злой иронии судьбы его настоящая жена жива и здорова и сидит рядом в темном зале. Грешница живет, а невинное создание погублено в этом взрослом мире, где все вывернуто наизнанку. Джули зажмурилась и выжала побольше слез, восхищаясь, как это отцу удается перемежать вымысел с реальной жизнью. Он был готов умереть, покончить со своей жизнью, потому что он не мог вынести того, что натворил. Потому что любил он не рассудительно, а слишком пылко. Она открыла глаза, чтобы увидеть, как поднимется кинжал, как блеснет при свете его лезвие.
– Пожалуйста, Господи, защити его навсегда, от всего: от мамы и от самого себя, – бормотала Джули дрожащими губами. И, шепча свою молитву, она поклялась, что, если Бог не защитит его, тогда она сама станет его ангелом-хранителем с этого дня и во веки веков…
Вдруг она зажала себе рот, словно ее охватило предчувствие чего-то страшного. Боже праведный, разумеется, это не настоящий кинжал.
Прибавьте к сказанному: как-то раз
В Алеппо турок бил венецианца…
Тревор Филипс затаил дыхание. За все долгие годы его сотрудничества с Королевской шекспировской труппой он не испытывал ничего подобного. Дикая ревность простого человека, страстно любящего и ввергнутого в безумие подлостью мира, которого он не понимал. Казалось, что Ричард Беннет создает чувство – настоящее, подлинное, волнующее, исторгая из глубин собственного мучительного опыта, нуждающегося лишь в причине, пробуждающей его: загадочная Софи, румынская княжна, которая наблюдала за ним из темноты. Разыгрывал ли он боль, обиду, исступление для нее? Собирался ли он, произнося стихи, отомстить себе и женщине, которая увидела бы, как он умирает? Филипс привстал в кресле, поднял руку, приоткрывая рот, чтобы предотвратить трагедию. Луч прожектора выхватил высоко поднятый кинжал; его лезвие страшно вспыхивало и неумолимо приближалось к намеченной цели.
Софи видела его сейчас таким же, каким знала его, – молоденьким, неуверенным в себе юношей. Гамлетом, в которого она так влюбилась. Она была с ним наедине, с его застывшей болью – ее причиной и результатом. Она жила в нем сейчас, когда он готовился умереть ради своей страсти. Она была частью этого действа, она создала то, что стало Ричардом. Ее тело оживало, по нему бегали мурашки от его слов, оно загоралось от вспыхивающих и мелькающих перед ее мысленным взором видений. Его мощное тело с темной кожей мавра, чудесно преображенное, сулящее дикие страсти и чудные восторги. Жестокий воин, столь же прямой и властный в любви, сколь хладнокровный в сражении с турками. Она вздрогнула от пронзившего ее ощущения, из-за которого она таяла, теряла рассудок под тяжелым ливнем желания, охватившего ее напряженное тело. Она вытянулась в кресле, ко всему равнодушная, трепетным языком тщетно пытаясь увлажнить пересохшие губы. Ее захлестывала волна вожделения, Софи рвалась на сцену, чтобы плакать над ним, любить его, пронзительно кричать в мгновенном экстазе. Ей надо было отдаться ему. Сейчас же. Сию минуту. Принести его славе жалкое подношение – свое тело.
За горло взял обрезанца-собаку
И заколол. Вот так.
Все ниже, к самому сердцу Отелло, подбирается кинжал. Все медленнее совершает свое черное дело.
Софи услышала душераздирающий крик, свой крик, который перекрыл несущиеся сзади вопли:
– Ричард… нет!
– Остановись! Остановись! – отчаянно приказывал Тревор Филипс.
Но острие кинжала исчезло, уже невидимое, глубоко ушедшее в грудь человека, умирающего за любовь. Ричард Беннет вздрогнул, как от удара, упал на колени, обеими руками сжимая рукоятку своего смертельного оружия. Секунду он стоял, поглощенный чудовищностью содеянного; потом внезапно упал. Он простер руку, словно пытаясь еще что-то ухватить, дыхание с хрипом вырывалось из груди, а в уголках рта и на груди показалась кровь. Она пенилась, пузырилась у острия вонзенного кинжала, превращая золотистую тунику мавра в темно-красную.
Последней вскрикнула Джули Беннет. Высокий, срывающийся от ужаса детский голосок разорвал гнетущую тишину:
