Тут из ванной вылез Вадик, одетый в банное полотенце, разрисованное яркими мячами, отвесил челюсть и принялся подбирать слова, но ничего умного не придумал. Девка принялась визжать, влепила Вадику пощечину. Крис не стала дожидаться окончания мыльной оперы и быстро спустилась по лестнице, на ходу глотая слезы. Дома она еще надеялась, что Вадик позвонит, попросит прощения, что-нибудь соврет, но он не позвонил. Очевидно, давно хотел прекратить отношения и ожидал подходящего момента, который как раз представился.
Крис ушла в загул, провалила зимнюю сессию и забрала документы, заявив, что институт ей смертельно надоел. Однажды днем позвонила из уличного таксофона и спросила, может ли зайти. Я была рада ее визиту. Крис вошла на кухню, достала сигарету, я предложила обед и кофе. От обеда Крис отказалась, а от кофе нет. В Крис не было обыкновенной бравады, напротив, веяло задумчивой грустью. Мы немного поболтали, но меня не покидало ощущение того, что Крис хочет говорить о другом, но не знает, с чего начать. Я сказала ей об этом.
Крис вскинула на меня прозрачно-серые глаза и криво усмехнулась:
– Я залетела.
Я поперхнулась кофе:
– Он знает?
– Кто, Вадик? – Крис передернула плечами. – Нет, он тут ни при чем. Если честно, я сама не знаю от кого. У меня в последнее время было трое мужчин. Впрочем, это не имеет значения. Я не собираюсь рожать неизвестно от кого в девятнадцать. Просто… мне надо было с кем-то поговорить.
Мы снова помолчали. Я переваривала услышанное, силилась представить себя на месте подруги, но не получалось. Я не знала, что сказать. Потому произнесла банальное:
– А мама?
– Мила знает. Она и устроит все в лучшем виде. Наорала, назвала меня тупой шлюхой… – Крис закусила губу, несколько раз моргнула, чтобы скрыть непрошеную влагу. – Ты тоже считаешь меня такой?
– Нет, конечно! – поспешно выпалила я. – Крис, если тебе понадобится моя помощь, звони в любое время, договорились?
Крис кивнула, докурила, допила кофе и стала собираться.
– Не говори Сереге, ладно?
Я снова повторила:
– Нет, конечно.
– Увидимся, – вяло махнула Крис. – Ну, пока.
Крис чмокнула меня в щеку, и ее каблучки зацокали по подъезду. Я машинально вытерла след помады, пахнущий табаком и ментолом. Меня не покидало смутное ощущение, что подруга ожидала от меня чего-то другого, больше чем молчаливое сочувствие.
Обмен «полтинников» и сторублевок
Солнечным январским утром я проводила Сережку на работу и, блаженствуя на заслуженных каникулах, уползла в постель досматривать сны. Разбудил тревожный звонок. Взволнованный мамин голос молоточками застучал по вискам:
– Саня, срочно собирайся и приезжай! Реформа. Меняют деньги. Бери с собой, сколько есть, я заняла очередь в банке. Позвони Сереже…
Очередь возле Сбербанка змеилась на половину улицы. Люди зябко ежились на промозглом ветру, притоптывали, обменивались информацией и тихо роптали. На громкое возмущение не решались – неподалеку дежурил сине-белый милицейский уазик, из которого периодически выходили размяться двое плечистых молодцов с автоматами. Накануне вечером президент подписал указ об обмене «полтинников» и сторублевок на новые в трехдневный срок, не более тысячи рублей на человека. Если у кого-то на руках оставалось больше, следовало написать заявление в специальную комиссию с объяснением происхождения денег. Заявление должно быть рассмотрено в течение года, после чего давался ответ о возможности или невозможности обмена. В случае отрицательного решения деньги пропадали. С банковского вклада также можно было снять ограниченную сумму – пятьсот рублей на человека. Остальные деньги замораживались до особого распоряжения. Истерически всхлипывала женщина в элегантном пальто с норковым воротником и стильном меховом берете. Они с мужем копили на автомобиль, но деньги хранили дома.
– Говорят, где-то можно найти спекулянтов, которые меняют любую сумму за пятьдесят процентов, – рассказывали в очереди. – Они в сговоре с банком.
– А куда милиция смотрит? – возмутился пожилой военный. – Это же мошенничество в чистом виде.
– Неизвестно, кто больший мошенник. Спекулянт хоть половину отдает, а родное государство обдирает вчистую. Помните, этот министр Павлов бил себя в грудь, что обмена не будет? И вот вам, пожалуйста…
– Сволочи, – простуженно зашмыгала красным носом неопределенного возраста тетка в застиранном пуховом платке и потрепанной телогрейке, – не могли до лета подождать. Всего три дня… Хоть бы неделю дали. Издеваются над людьми…
– Зачем вообще они все это затеяли? – спросила мама.
– Говорят, для того, чтобы обуздать инфляцию и ликвидировать дефицит. Мол, у людей слишком много денег, вот и скупают все подряд.
Пожилой военный злобно сплюнул на обледеневший асфальт.
Очередной порыв колючего ветра заставил вздрогнуть, зубы выбили барабанную дробь. Сапожки на «рыбьем» меху, джинсы в облипочку и шикарная, но тонкая французская дубленка, купленная у Крис, оказались плохой защитой от январской стужи.
– Замерзла? – участливо спросила мама.
– Нормально, – буркнула я, отчаянно шевеля пальцами ног.
– Сбегай домой, погрейся, а то простудишься. Здесь еще часа на три.
– Ладно, – предложила я, – давай стоять по очереди: полчаса ты, полчаса я. Благо дом близко.
Дед Георгий смотрел телевизор и ожидал, когда мы его позовем. Он тоже порывался стоять с нами, но мы с мамой сумели его убедить остаться дома и слушать «Новости»: вдруг передадут что-нибудь важное, например про отмену обмена. Разумеется, никто из нас не верил в это всерьез, но нам с мамой был нужен веский аргумент, чтобы оставить деда Георгия дома: не хватало восьмидесятилетнему старику морозиться в очередях.
Сережка позвонил и сказал, что на работе всем поменяют централизованно. Руководство института сумело договориться с банком. Он просил не волноваться, мол, все будет хорошо, старался говорить убедительно, но в его голосе слышалась растерянность.
Наличных денег на руках у нас было немного: основное как раз лежало в банке на процентах. Почти пятнадцать тысяч, копейка к копейке, честно заработанные и накопленные дедом и покойной бабушкой на протяжении целой жизни. Пятнадцать тысяч рублей – кооперативная квартира в новенькой «башне», на самом высоком этаже. Собственный крохотный оазис тепла и уюта с просторными светлыми квадратными комнатами и большой лоджией, на которой можно пить кофе и любоваться закатом… И шустрая машинка, чтобы навсегда забыть об оторванных в переполненном транспорте пуговицах и перепачканных колготках как о кошмарном сне… Материальный эквивалент пожизненного труда на благо социалистической родины одной семьи – одной из миллионов – простых, маленьких, безвестных, никому не интересных людей. Пятнадцать тысяч рублей… Одним росчерком пера превратившиеся в прах.
