— Диана, — сказал я задумчиво. — Диана сегодня утром говорила мне те же самые слова.
— Диана — это чужое имя, я не знаю, кто она такая. А вот Стелла Диана — это семейное имя.
Уже второй раз она упомянула Стеллу Диану. Возможно, речь и не шла о женщине, с которой я расстался всего несколько часов назад, но у меня было такое чувство, что в этот странный августовский день может случиться все, что угодно.
— Кто такая Стелла Диана? — спросил я вслух.
— Не знаю. А что, вы ее знаете?
Я стиснул зубы, чтобы удержаться от ругани.
— Вы, господин маркиз, — продолжала она, — разбудили старых призраков. Представьте, услыхав вашу легкую поступь, я вспомнила другие шаги.
Она горестно опустила голову, скрывая лицо, словно потрясенная каким-то страшным воспоминанием.
— Чьи шаги? — попытался уточнить я без особой надежды.
— Громкий топот немецких сапог. Они бежали. Сперва ворвались сюда с грабежом и разбоем. А потом бежали. — Теперь в ее голосе явственно слышалась старческая усталость.
Я вспомнил бессвязный и полубредовый рассказ моего отца.
— Что делали здесь немцы?
— Эти истории не для ваших ушей, господин маркиз, — сказала она, вновь становясь веселой и лукавой. — В ваши времена было много роскоши и веселья. Позвольте мне угадать. Вы сказали себе: посмотрим, сумеет ли малютка Амелия меня узнать. И видите, вас узнал даже Наполеон.
И правда, полосатый кот выскользнул у нее из рук и принялся с урчаньем тереться о мои ноги. Ощутив головокружение, я нащупал в кармане пиджака табакерку — водораздел между прошлым и настоящим, точку соприкосновения с реальностью. Я ухватился за нее, как за якорь спасения. Мне казалось, что без нее я перестану существовать.
Старушка подняла руку ладонью вверх.
— Возможно, будет дождь, — сказала она. — Но это неточно. В последнее время даже погоду трудно предсказать. Все так изменилось. Весь мир изменился. Извините меня за стариковское ворчанье. Вы молоды. Вам не понять.
Но я ее понимал. С ходом лет многое из того, в чем я раньше был уверен, стало совсем иным. С горечью и неохотой я вынужден был признать, что мне становится все труднее строить планы на будущее.
— Идемте, — пригласила она меня, дав знак следовать за собой. — Давайте на минутку присядем, вспомним старые времена.
Мелкими старческими шажками она просеменила вперед и опустилась на каменную скамью у входа в административное здание.
Кошки окружили скамью, на которой мы уселись. Вдалеке глухо заворчал гром. В воздухе чувствовалось влажное дыхание дождя, листья платанов тревожно затрепетали.
— К счастью, гроза пройдет стороной, — заметила таинственная Амелия, складывая руки на коленях. — Уверяю вас, вилла не продается, — вдруг возобновила она прерванный разговор. — Это невозможно. Существует совершенно определенный запрет. Но вам, конечно, надо обратиться к управляющему, он все объяснит лучше, чем я. Видите ли, уважаемый синьор, я старая женщина, мне гораздо больше лет, чем вы думаете. Я помню… Знали бы вы, сколько воспоминаний… Ведут себя как сумасшедшие: появляются и исчезают, когда им вздумается. Смеются надо мной.
— Могу я узнать, кто управляющий? — спросил я с возродившейся надеждой.
— Конечно, можете! В доме у меня есть адрес. Я дам его вам, если хотите.
— Вы меня очень обяжете.
— Я так много знаю, — вновь начала она, тут же позабыв свое обещание и слегка наклонившись ко мне, будто хотела сообщить что-то по секрету. — Можете мне не верить, но я знаю всю историю.
— Ничуть в этом не сомневаюсь, — поощрил ее я.
— Вот смотрите, синьор, — она широко обвела вы-сохшей, как пергамент, рукой окружавшее нас пространство, — это парадный двор. Все, что вы видите, — дело рук Пьермарини[3]. Слыхали о таком? Это великий зодчий. Театр «Ла Скала» знаете? Это он строил. Королевский дворец в Милане, Королевская вилла в Монце — это все он. Он работал под покровительством Габсбургов и имел титул придворного архитектора эрцгерцога.
В старые добрые времена, во времена Саулины, над крышей виллы развевался штандарт маркизов д'Адда. Это означало, что дом открыт для гостей. Сменяли друг друга великолепные экипажи, приезжала знать, устраивались пышные празднества. В доме восемьдесят комнат, за ними следили больше сотни слуг. Один слуга только тем и занимался, что открывал и закрывал окна и двери. Больше ничего не делал. Начинал с утра и заканчивал к вечеру.
А вон там, — продолжала она, указывая по ходу рассказа на различные части дома, — располагалась прачечная. За ней — каретный сарай. Гонцов и посыльных принимали с черного хода, там, где были хозяйственные постройки и склады для припасов. А здесь и в прежние времена была контора управляющего.
Я с увлечением слушал рассказ старушки, открывавший передо мной целую эпоху. У меня на глазах исчезали знаки, оставленные временем и людским невежеством. Пропали сорняки и мусор, воздух наполнился красками и запахами, ветер прошлого донес издалека звук охотничьего рожка. Я слышал топот копыт и торопливые шаги слуг. Поверженные, изуродованные статуи, лежавшие на выжженной солнцем траве, вознеслись на пьедесталы в своем первозданном виде: грациозные женские фигуры, изображавшие девять муз.
Чаша овального фонтана, заросшего мхом, очистилась, из нее забила струя воды. По мелкому белоснежному гравию аллеи прогуливались дамы в роскошных, глубоко декольтированных платьях давних времен под руку с кавалерами в парадных камзолах.
С галереи второго этажа, выходившей на большой двор, доносилась музыка струнных и клавесина. Возница осаживал четверых лошадей у короткого лестничного марша, ведущего к парадным дверям.
Ливрейный лакей, открыв дверцу, опускал подножку, и на нее ступала ножка маркизы Саулины, прибывшей бог весть откуда после встречи бог весть с кем.
— Бабушка, что ты делаешь тут во дворе?
Голос, разрушивший волшебное видение, принадлежал платиновой блондинке в шелковом платье с пестрым цветочным рисунком, прикатившей на велосипеде. Ей было около сорока, и она была не лишена привлекательности.
— Ну вот, весь праздник нам испортила, — недовольно проворчала старушка.
— Скоро дождь пойдет, — забеспокоилась женщина, — воздух слишком свеж.
— Это моя мама, — доверительно сообщила мне Амелия, указывая на незваную гостью. — Представляете, она может меня побить за то, что застала нас вдвоем.
— Идем, бабушка, — терпеливо позвала ее женщина. — Я не твоя мама. Я Сильвана, твоя внучка. Этот синьор бог знает что подумает!
