Ах, гребаный ад, нет.
Из-за шока, когда вижу его спустя столько лет, имя вырывается из моих легких.
— Зевс.
— Привет, Голубка. — Такой знакомый глубокий голос, произносящий прозвище, какое он дал мне много лет тому назад, вызывает тысячу воспоминаний. Хороших и плохих.
Я любила то, как он называл меня Голубкой.
Сейчас ненавижу это.
Он прозвал меня так с момента нашей первой встречи. Сказал, я похожа на голубку. Красивая и хрупкая. С моим воинственным нравом, скрытым внутри.
И по прошествии времени Зевс говорил, будто я являюсь миром в хаосе, из которого состоит его жизнь. Я была его голубкой.
И верила ему.
Пока он не решил, что больше не нужна голубка, не лишил меня крыльев и не оставил умирать.
Но я не погибла и вернула себе свои крылья.
Так что пошел на хер, Зевс.
— Эй… Я знаю тебя. — Распускающий руки засранец пялится на Зевса, указывая в его сторону пальцем.
Этого ублюдка никак нельзя назвать маленьким. Вероятнее всего, он где-то пять футов и одиннадцать дюймов, но Зевс оказался больше. На полфута выше, если быть точной. Шесть футов и пять дюймов, состоящих из твердых мышц.
Поэтому он и является чемпионом мира в супертяжелом весе. Это и его Божий дар причинять людям боль. Большую часть времени ему даже не приходится бить людей, чтобы сделать им больно.
Я живое тому доказательство.
— Да, я знаю тебя. Ты же Зевс Кинкейд, верно? Святое дерьмо! Это ты! Я, черт возьми, не могу в это поверить! Зевс, мать твою, Кинкейд. Чувак, ты потрясающий! Я выиграл две тысячи на твоем последнем бое. Ей, можно сделать фото? Мои приятели не поверят в это!
Отрывая взгляд от Зевса, я не жду, чтобы услышать его ответ. Использую это как возможность убраться к чертям отсюда.
Без промедления поднимаюсь, чтобы встать, и сбегаю по ступенькам с подиума. Спешно пробираюсь сквозь толпу, направляясь прямо в комнату для персонала.
Мое сердце колотится, голова кружится, ноги не в состоянии двигаться достаточно быстро, чтоб вытащить меня оттуда и подальше от Зевса.
Не могу поверить, что он здесь.
Я примерно в десяти шагах от служебной двери, почти на свободе, когда рука обвивается вокруг моего бицепса, останавливая.
Даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать, кто это.
Поворачиваюсь лицом к Зевсу, наклоняю голову назад, для того чтобы посмотреть ему в лицо. Во мне пять футов и девять дюймов. Пять футов и одиннадцать дюймов, если я на каблуках. Довольно высокая для женщины, но Зевс всегда заставлял меня чувствовать себя маленькой.
Раньше мне нравилось это чувство.
Теперь же я его ненавижу.
— Что ты тут делаешь?
Что я здесь делаю? И это все? Это все, что он может мне сказать после пяти лет молчания? Не «у нас девочка или мальчик»? Или «как поживает мой ребенок»?
Господи, как же я его ненавижу.
Смотрю на него, задаваясь вопросом, каким образом вообще могла любить этого мужчину.
Зевс всегда был красивым — в том факте никогда не возникало никаких сомнений. В начале карьеры пресса окрестила его «Красавчиком бокса». Помню, насколько сильно он ненавидел это прозвище. Сейчас же они называют его «Богом».
Я же называю его Дьяволом.
Но он уже не такой красивый мальчик, каким виделся тогда.
Теперь он мужественно красивый. Даже со слишком-много-раз сломанным носом и шрамом, который рассекает его бровь. Я помню бой, в котором получил шрам. Это случилось из-за меня. У него до сих пор есть фирменная щетина на щеках, какая, как я знаю, более мягкая на ощупь, чем кажется. И его темные волосы, которые он всегда сбривал, теперь стильно подстрижены: по-прежнему короткие по бокам, но длиннее сверху.
И его глаза… Они были первыми, что я заметила в нем. Если бы мне пришлось определить им цвет, я назвала лазурный. Самый голубой из голубых. Глаза с глубинами океана. Ты смотришь в них, и они ничего не дают, кроме как заставляют тебя чувствовать все.
Может, физически он и является ошеломляющим, но внутри него совершенно другая история.
Подходит ближе. Его запах омывает меня — такой близкий, но все же чужой. Он поменял свой бальзам после бритья. Всегда пользовался «Барберри Тач». Это был мой любимый аромат. Я всегда покупала его ему.
Предполагаю, избавился от всего, что оказалось связано со мной.
Включая его ребенка.
Что-то похожее на нож вонзается мне в сердце.
— Голубка, я задал тебе вопрос. Что ты здесь делаешь? — Хватка на моей руке усиливается, брови сходятся вместе в отчаянии.
Я вижу намек на гнев в его глазах. И это возвращает меня к жизни.
У него хватает наглости требовать ответа после того, что он сделал?
К черту. Это.
Мне хочется плюнуть в него в отвращении. Но не стану. Я сохраню свое достоинство, в отличие от нашего последнего разговора пять лет назад.
Наполняю свои глаза презрением, которое испытываю к нему, многолетней ненавистью и гневом, говорю:
— Не называй меня так. Меня зовут Кам. И что, по-твоему, здесь делаю? Я работаю, мудак.
Вырываю руку из его хватки и спешу к двери комнаты для персонала. Набираю код на клавиатуре, отпирающий дверь. Бросаюсь сквозь нее, позволяя закрыться под звук его голоса, зовущего меня по имени.
Глава 2
Руки до сих пор трясутся. Я поворачиваю ключ зажигания, и моя Toyota оживает. Песня Холзи «Eyes Closed» кровоточит из стерео. Выезжаю со стоянки для персонала клуба и отправляюсь в часовой путь домой в Порт Вашингтон — в домик, который делю с Джиджи и тетей Элли. Технически я все еще живу в нем, так как он принадлежит тете Элли.
Она переехала в Порт Вашингтон с Кони-Айленда, когда ее повысили до детектива и дали должность в участке, где сейчас трудится. Тетя Элли могла бы ездить на работу, но это казалось бессмысленным, поскольку я больше не жила дома. В то время я училась в Джулиярде и находилась в Нью-Йорк.
Но когда оказалась беременной и одинокой, то проживание с тетей Элли было единственным вариантом. И, честно говоря, я рада, что мне не придется возвращаться на Кони-Айленд. Там не осталось ничего, но сохранились воспоминания о Зевсе и наших отношениях. Кроме того, не хотела рисковать и столкнуться там с его семьей.
