– Давайте уже к столу, – вмешался Валин муж. – Я с работы. С утра ни крошки во рту…
Душевного семейного ужина тоже не получилось. Отец сидел угрюмый и молча опрокидывал в себя рюмку за рюмкой. Тетя Валя поначалу ещё пыталась у него что-то выспросить, но потом махнула рукой. Зато как только он захмелел, так начал вязаться с пьяным разговором к Денису. На все замечания тети Вали, что уже поздно, спать пора, дети плачут, а курить в квартире вообще нельзя, отец на неё зло цыкал: уйди, не зуди, брысь, не лезь, когда мужики разговаривают. Даже назвал её дурной бабой.
Денис при этом малодушно помалкивал, ни разу не вступившись за жену, и в итоге всё закончилось её слезами и угрозами развода.
Как бы меня тётя Валя по жизни ни раздражала, но в тот вечер я целиком была на её стороне. И ещё со страхом думала: а вдруг отец теперь всегда такой? Злой, нелюдимый, опасный. Завтра мы от его сестры поедем в нашу старую квартиру, и я даже не представляю, как буду жить вдвоем с ним, практически чужим человеком.
И не зря я боялась…
На следующий день мы с отцом вернулись домой. Нас отвёз Денис. Хоть и недалеко было – всего одна трамвайная остановка от тети Вали, но вещей у меня скопилось порядком.
Пока я поднимались по лестнице, думала, сердце выскочит из груди. Я ведь не была здесь с того самого дня, как умерла мама. Получается, шесть лет. Сдавала квартиру тетя Валя, всякими вопросами занималась тоже она. И я почти забыла, точнее, перестала думать о том, как нам здесь когда-то жилось. А вот сейчас смотрела на выщербленные ступеньки, перила, до боли знакомые стены и соседские двери и вспоминала…
Четвертый этаж. Квартира тридцать шесть. Номерка нет, цифры написаны зеленой краской прямо на двери. Отец достал из кармана поношенной олимпийки ключ, вставил в замок, а я вдруг поймала себя на мысли, что не дышу, боюсь заходить внутрь, боюсь до необъяснимой внутренней паники. Хотя почему необъяснимой? Всё-таки там прошло самое счастливое мое время, и там же – самое страшное и горькое.
Почти через силу я переступила через порог и ничего. Ничего не произошло: пол не разверзся, потолок не рухнул, инфаркт не случился.
Отец включил свет, и я выдохнула. К счастью, последние жильцы, хоть тетя Валя их и поругивала иногда за задержку оплаты, не были какими-нибудь забулдыгами и явно любили уют. Ремонт, пусть и простенький, очень преобразил наш дом и, главное, стёр следы прошлого.
Я, всё ещё чувствуя трепет в груди, прошла в маленькую комнату, которую когда-то делила с сестрой, а отец занял большую. В те времена мы называли её залом.
– Всё не так, – недовольно цедил отец. – Валька эта везде влезла…
И хорошо, что всё не так, думала я, а то бы точно сошла с ума.
Пока я разбирала свои вещи, он успел куда-то отлучиться и вернулся уже с двумя соседскими мужиками сомнительной наружности. Втроем они закрылись на кухне, и по звукам вскоре я поняла, что там пьют.
Проклятье! Больше всего ненавижу, когда пьют, ненавижу пьяных! Сама в жизни этой гадости в рот не возьму!
Спать я легла пораньше, желая одного: чтобы скорее закончилось сегодня и наступило завтра. Хотя уже тогда мне не очень-то верилось, что будет иначе. Но вдруг?
А среди ночи меня разбудил невообразимый грохот и крики. От испуга я вскочила с постели. Прислушалась. Кричали на кухне, и оттуда же доносились громкие стуки, звон, треск, будто кто-то крушил стены. Позже оказалось, что отец не поделил что-то со своими собутыльниками, подрался, разнёс кухню, расколотил посуду…
Вот такой вышла моя первая ночь в родном доме. И за минувшую неделю он трижды напивался, а затем дебоширил. Уж лучше бы я до конца школы осталась с его сестрой.
Не скажу, что с тётей Валей жилось безмятежно, но уж точно лучше, чем с ним. Она, во всяком случае, не пила и не скандалила среди ночи. Доставала меня, конечно, адски, пилила за всё, попрекала каждым куском, концерты устраивала, но за столько лет я научилась пропускать ее слова мимо ушей, а драматические выступления – игнорировать.
А с отцом – честное слово, как на пороховой бочке. Меня он, правда, не трогал, но, может, я ему просто не попадалась под горячую руку. Я ведь сижу в своей комнате и носа не высовываю, когда он пьяный, но в душе умираю от страха.
И всё-таки как хорошо, просто замечательно, что именно сегодня, сейчас его нет дома. Пусть хотя бы ещё немножко продлится это волнующее и приятное ощущение. Я тронула губы и мечтательно улыбнулась. Боже, Славка меня поцеловал…
Строго говоря, я не очень поняла, какой он был, этот поцелуй. Слишком внезапно и быстро всё случилось, я и сообразить не успела, но сам факт… само осознание, что мальчик, который нравится, поцеловал меня… от этого голова кружилась и губы сами собой растягивались в блаженной улыбке.
Окрыленная, я перемыла всю посуду и уселась за уроки. И, что примечательно, за каких-то полтора часа, сделала почти всё, что задали.
Отец заявился домой около полуночи, один, но снова пьяный. И злой. С порога начал кричать, материться на кого-то. Я закрылась в комнате на замок – спасибо прежним жильцам, которые зачем-то его сюда врезали. Хотя, конечно, если отцу взбредет в голову ко мне ворваться, он и дверь выбьет запросто. Но пока обходилось.
На кого злился и полночи орал отец – я не поняла. Ко мне он, слава богу, не лез, но и уснуть не давал. И плевать он хотел, что мне завтра рано в школу, что у меня семь уроков, что с таким дефицитом сна я долго попросту не выдержу…
6
– Ларионова, а ты почему не переодеваешься? – выловил меня в коридоре Алексей Витальевич, физрук.
В народе – Алеша Попович. Хотя богатырского в нём только имя. А сам он мелкий, щуплый и противный. Молодой совсем, но уже лысеющий. Я его терпеть не могу за то, что вечно пялится на нас, чуть ли не облизываясь, и постоянно отпускает сомнительные шуточки.
Правда, некоторым нашим девчонкам эта его манера нравится. Они даже на физ-ру специально пуш-ап надевают и футболки в обтяг. И в ответ на все тупые шутки Поповича только хихикают, как дуры. А за глаза обсуждают его губы – они у него точь-в-точь как у Тома Харди.
«Ах, Алёшины губы прямо созданы для поцелуев».
Бррр…
Я люблю физкультуру, нормативы для меня как семечки, но от физрука с души воротит. Ненавижу таких – несерьезных, слащаво-сальных, с полуподкатами…
Я даже пару раз с ним поругалась.
Первый раз – прошлой зимой, ещё в десятом классе. Попович «пошутил» надо мной и Зеленцовой. Гадко пошутил, как по мне.
Мы играли на уроке в волейбол с девчонками из десятого «А». Наша команда вела, но с маленьким отрывом. Мы все были на взводе, боялись продуть. Потому что проиграть кому другому – ещё ладно, но ашкам… Ни за что! Те и так мнят себя высшей кастой. В общем, борьба шла ожесточенная.
И вот – самый ответственный момент: контрольный мяч, моя подача. От волнения я ударила по мячу со всей дури и уже сочла, что перестаралась – он уйдет в аут, но нет: мяч приземлился буквально на линии поля. Мы победили.
Наши от радости принялись скакать, кричать «ура», ну, как обычно бывает. Ашки с недовольными физиономиями быстренько слиняли из спортзала. А Женька Зеленцова подлетела ко мне с воплями, стиснула в объятьях и чмокнула в щеку, по-дружески, естественно. Мы ведь лучшие подруги… были на тот момент.
И наш физрук вдруг выдал: «Девчата, остыньте, оставьте свои бурные страсти на потом, пока у пацанов не задымилось». И это всё с такой улыбочкой мерзкой.
Ну и я ему со злости: «Вы – дурак? Что за намеки?».
Попович сразу съехал, мол, шуток не догоняю, и вообще каждый судит по мере своей испорченности, потому что он ничего такого не имел в виду, а всего лишь призывал нас к порядку.
И наши девки туда же: «Ну чего ты, чего? На людей бросаешься! Алексей Витальевич форева!».
Ну а второй раз мы схлестнулись уже в этом году, в начале сентября. Попович страховал нас во время упражнений на брусьях. И мне показалось, что он слишком увлекся, придерживая меня. Я на пол спрыгнула, а он ладонь с моей спины так и не убрал. И даже сквозь ткань футболки она мне показалась противно-влажной.
