парке, когда пруд замерзает? — Пустым и совсем без эмоциональным тоном задал вдруг вопрос Соболев, закрывая книгу.
— Что? — Непонимающе захлопала ресницами, рассматривая впервые соседа за партой. У него было овальное лицо и больше кристально-зеленые глаза, отливающие бликами. Будто сам океан смотрит на тебя, настолько красивые и выразительные, но и настолько же холодные и отстранённые. Короткие темные волосы, челка закрывающая лоб, выточенные скулы.
— История о герое, которого этот мир и гнетёт, и притягивает. С людьми ему тяжело, без них — невыносимо. — Отвечает коротко Соболев, но не отводит взгляд. В его глазах нет интереса, нет желания или еще чего-то. Но он продолжает смотреть прямо, будто пытается вытащить мое нутро, мой скелет из железных оков.
— А тебе?
— Что мне? — Склоняет голову на бок Кирилл, в ожидании моего ответа.
— Тебе тоже с людьми тяжело?
На этот вопрос ответа в итоге не последовало. Прозвенел звонок, толпа шумных одноклассников вихрем забежала в класс, и неожиданно разговорчивый Соболев, вновь отвернулся, возвращаясь в свой панцирь. Это был наш первый странный разговор, но далеко не последний.
А в пятницу, перед физкультурой произошел случай, который я часто потом вспоминала. Пыталась понять, где проходят границы безоговорочного доверия человеку и собственным глазам.
Алена с Танькой и еще несколькими девчонками убежали в раздевалку первыми. Остальные покинули кабинет минуты через две. Я же не пошла на урок, вечером болело горло, и мама написала записку. Поэтому досиделась до самого последнего и когда планировала уже пойти на первый этаж, в класс забежала Аленка. Она схватила с парты резинку для волос, видимо забыла, и снова упорхала. Вся такая красивая и воздушная. От одного ее вида желание идти в зал пропало напрочь. Поэтому я еще посидела минуты две, а затем, когда время уже поджимало, с неохотой покинула кабинет.
Шла я медленно, то и дело оглядывалась на стены с плакатами, которые рисуют старшеклассники. В коридоре на удивление было пусто. Все же погода давала о себе знать, и народ большую часть времени проводил на улице. Только из учительской доносились разговоры, уж где-где, а там всегда шли обсуждения. Подходя к лестнице, я услышала знакомый голос.
— Пожалуйста, — молвил он, да с таким жалостливым оттенком, что у меня аж мороз пробежался по коже. Но лучше бы я остановилась, чем сделала проклятый шаг в сторону. Потому что картина мне открылась ужасная, едкая, словно кислота, которая прожигает каждый участок кожи. Я увидела, как Алена взмахнула руками, пытаясь явно поймать равновесие, увидела, как сложив руки в карманы, стоит перед ней Кирилл, увидела, как нога Аленки соскальзывает, и как она камнем летит вниз до лестничной площадки.
За долю секунды Алена оказалась внизу, а ее рот больше не издавал и звука. Хотя в момент падения она кричала, но каким-то не своим голосом. Это был вопль. Дикий, разрывающий перепонки, давящий и очень страшный.
Из учительской тут же выбежали педагоги. А я стояла в полном оцепенении. Не могла взять никак в толк, что произошло. Картинки вспышками появлялись и исчезали в голове. Наверное, так протекает шок. Мозг отключается. И ты стоишь, как дурак, пытаясь понять: правда вокруг творится или же вымысел.
Женщины разных возрастов паниковали, лихорадочно перекидывались фразами, которых я не слышала. Кто-то вызывал скорую, кто-то проверял пульс Алены. Но никто из них не обратил внимания на Кирилла или на меня.
— Очнись, Стрельцова, — щелкнули мальчишечьи пальцы перед глазами. Я резко повернула голову и заметила Соболева, который стоял напротив. Как всегда без эмоций, лицо не выражающее ничего. Пустота.
— Что произошло? Ты… — осеклась я. Вопрос на языке задавать не стоит.
— Справедливость берет свое, — сухо отозвался он и посмотрел за спину, на тут ужас, который творился на лестничной площадке.
2.3
Через двадцать минут приехала скорая и родители Алены. Ее мать ревела и кричала каким-то нечеловеческим голосом. Она обещала, что школа и учителя пожалеют, и что каждый, кто не усмотрел за ее дочкой, будет наказан.
Когда машина с мигалками уехала, меня и Кирилла вызвали в кабинет директора. А еще позвонили моей маме, которая кажется, никогда так часто не посещала школу, за все время моей учебы.
Юрий Степанович, наш директор, мужчина средних лес с пышными усами и выпирающим животом, сидел в кожаном кресле, скрестив руки за столом. Он долго и молча выжидал, поглядывая на нас с Кириллом, а потом все же решился заговорить.
— Что произошло? — Строгий тон директора прозвучал довольно громко в широком светлом кабинете. Его ноздри раздувались, а грудь то и дело поднималась, выдавая нервы.
— Юрий Степанович, — запаниковала я. Находиться здесь не доставляло никакого удовольствия. — Зачем вы мою маму вызвали? Я ведь… я ничего не делала. Богом клянусь.
— Кирилл, — мужчина как будто не слышал меня. Смотрел только на Соболева, но тот выглядел до ужаса спокойно. И это кажется, выбивало из колеи директора. — Ты толкнул Алену?
— Что? — Вырвалось у меня совершенно случайно. А ведь я тоже об этом думала, даже хотела его спросить, но испугалась.
— Нет, не толкал, — ответил ровно Соболев, не меняясь никак в лице.
— Ты говоришь правду? — Юрий Степанович прищурился, губы поджал, хотя за усами это было не особо заметно.
— Зачем мне вам врать?
Эта была игра в гляделки. Наверное, кто-то должен был первый сломаться и закончить разговор. Но игра продолжалась. И в отличие от мужчины, занимающего кресло важного человека этих стен, Соболев не выглядел взволнованным. Его голова была поднята, а тон голоса не пропускал и капли тревоги. Как и в тот день, когда он ударил птицу. Почему-то сейчас это воспоминание ярким кадром отразилось в голове. И крики ребят, их шепот, их предположения, что Кирилл ненормальный, что он сам дьявол воплоти, заиграли по-новому.
— Арина, — обратился неожиданно директор ко мне. Я поежилась и вообще перевела взгляд на стену, где висела большая картина с тремя медведями. — Ты видела, как Кирилл толкнул Алену?
— Что? — Вот к таким вопросам я точно не была готова. Даже не сразу сообразила, о чем директор вообще спрашивает.
— Ты ведь была там, что видела? Расскажи, пожалуйста. Кирилл, — вновь мужчина обратился к Соболеву.