за мной почти бесшумно, я лишь иногда улавливаю его дыхание. У него мягкая кошачья поступь. Мозг сигнализирует мне: «опасность», но я остаюсь сторонником жалкой логики.
- Пришли, - ровно докладываю я, оборачиваясь.
На лице Фаделя обнаруживаю минутную задумчивость. Встретившись со мной взглядом, просит:
- Открой дверь, - на выдохе роняет он.
А меня неожиданно накрывает волна благоразумия.
- Нет, - строптиво выдыхаю.
Всё то, что мы создавали там внизу, в гостиной, изображая мнимую приветливость и выказывая желание на дружелюбие – рушится в следующее мгновение.
Врал он, и врала я.
Глядя друг другу в глаза делали это.
Янтарные очи наливаются яростью, густые брови сходятся под острым углом на переносице, крылья носа угрожающе трепещут, а уголок губ нервно подрагивает. Заряженные воинственностью частички воздуха по мановению одного его желания вспыхивают ненавистью и, словно дистанционно управляемые, разом устремляются ко мне.
Я не успеваю подумать, вздохнуть, поискать надежду в глазах Солора, как оказываюсь подвешенной в воздухе и вжата в стену. Он поднял меня так высоко, что, бросив взгляд на пол, невольно кружится голова.
- А теперь послушай ты меня, маленькая продажная сучка, - цедит он сквозь зубы, насаживая меня на свой острый взгляд, - если ты сейчас расскажешь всё, что задумал мой отец, притащив тебя в этот дом, обещаю – ни один волос не слетит с твоей головы. Но если ты попробуешь юлить и настаивать на том факте, что ты якобы моя сестра и его дочь, клянусь, я сотру тебя в порошок, продажная ты дрянь! Сотру нахрен в по-ро-шок!
Я испытываю такое душевное потрясение, что не каждое слово успеваю расслышать и понять, что происходит. Но фрагментное выхватывание сознанием слов, даёт мне сигнал о том, что у меня появился враг. Страшный. Жестокий. Бескомпромиссный. И этот предварительный вывод находит подтверждение в следующей отрывисто брошенной им фразе:
- Ты с ним спишь? – его руки сжимают мое тело в тиски. - Не увиливай от ответа!!!
- С кем? – словно в забытье мотаю я головой, чтобы хоть немного хлебнуть вольного воздуха.
- С Ибрагимом? – клацкает зубами Солор. - Он притащил тебя в дом, чтобы унизить меня и мать?
Слёзы вопреки моему желанию наполняют мои глаза. Большие, крупные капли скапливаются в уголках практически у самой переносицы и тяжелеют.
Я никогда не считала постыдным поплакать, находясь наедине с собой. Это нормально, когда переживаешь в своей душе животрепещущие и задевающие тебя события на жизненном пути.
Но плакать перед этим чудовищем я не хочу. Не хочу показывать свою слабость.
Не хочу доказывать ему, что он жестоко ошибается и совершает сейчас преступление, обвиняя ни в чем не повинного человека.
Хочу, чтобы он дошёл до этого сам, не с помощью меня. Я помогать ему в этом не стану…
Я лишь скажу ему, как есть. И не буду ни капли сочувствовать Солору, когда он поймёт, что я не лгала.
А чтобы озвучить правду, мне нужно высвободиться из его лапищ и больше глотнуть воздуха.
Впиваюсь ногтями в шею Солора и со всех силы сжимаю пальцы, стараясь сделать ему, как можно больнее.
От боли Фадель вскрикивает, и далеко не сразу фонтанирует тирадой ругани и грязных словечек.
Он выпускает меня из плена своих стальных, налитых злобой рук. Скалясь, накрывает свежие царапины ладонью, а я пячусь дальше от него.
- Дрянь! - свирепее взгляда трудно представить.
- Ты совершил ошибку, Солор, – тяжело дыша, пытаюсь донести до мужчины правду. – Ибрагим мой отец! У меня есть доказательства, и он знает об этом. Я хотела с тобой дружить, - прерывисто вбираю в лёгкие побольше воздуха, - но теперь я буду с тобой сражаться!
Хватаюсь на ручку двери и забегаю в комнату.
Николь
Слёзы брызнули из глаз, как только я закрылась в комнате и подперла деревянное полотно двери спиной.
Я не хотела, чтобы монстр, оставшийся в коридоре, упился моими рыданиями, и потому наглухо прикрыла свой рот ладонью.
Глухой отчаянный всхлип – больше не могу терпеть, я должна дать волю своим эмоциям, иначе задохнусь.
Убегаю в ванную и там рыдаю в три ручья, сползя на пол.
Мне слишком тяжело, но, выпуская эмоции наружу, я даю себе слово, что больше не буду рыдать в этом доме. Больше не буду плакать из-за этого мужчины. И никогда не позволю никому больше себя обидеть!
Собственно говоря, последнее обещание я давала себе, когда отправлялась на встречу с отцом. Чтобы заявить о себе и о своих правах.
Мне надоело думать о благе других. Достаточно я вытерпела в своей жизни унижений и издевательств. Досыта убедившись, что люди жестоки, я невольно и сама ожесточилась.
При встрече с Ибрагимом я вели себя скорее, как волчица, нежели человек. Добраться до него было тяжело, но я смогла. Подкупила, хотя больше уговорила одну женщину из прислуги.
Он сначала не воспринял меня всерьёз. Цинично усмехался и едва ли не прогнал. Но у меня было такое весомое неоспоримое доказательство, что я его кровь, что он аж онемел и умылся, когда я его предъявила. Никогда не забуду его лица в тот самый момент.
Потом я много чего наговорила, не особо думая и осознавая свои слова. Говорила отцу, всё, что лежала на глубоком илистом дне моего сердца. А я достала, отряхнула и подала ему, как было.
Я много говорила не о нём, а о жизни, о людях, о ситуации, которая сложилась. И какие-то мои размышления его зацепили. Я читала это по его глазам.
Он тоже хищник, но поскольку опытен и мудр, слушал меня молча. Когда я, наконец, закончила и замолчала, Ибрагим сказал, что верит в то, что я его дочь и признает меня, и что теперь я буду жить здесь, в его доме.
Я не верила своим ушам.
Лучшее, на что я рассчитывала, это на денежную подачку – на! – мол – отвали. А тут: ты будешь жить в моем доме. А я ведь только на несколько дней из России приехала.
Деньги нужны были очень. Коллекторы грозились отобрать единственную квартиру. Трудно было не попросить, когда из оставшихся записей умершей матери ты узнаешь, что твой папа миллиардер. И не рублевый, а долларовый.
Я не такой человек, который просит. Всё всегда делала сама. Но жизнь заставила. Я заняла денег, оформила документы и поехала.
Из записей матери я много чего узнала
