на дверь палаты, за которой осталась моя головная боль. Семь дней. У меня есть семь дней, чтобы решить, что с ней делать. А пока вернемся к насущным делам.
2. АСЯ
Лежать в больнице, оказывается, самое нудное занятие из всех, что можно представить. Я только и делаю все время, что лежу, смотрю в потолок, борюсь с головокружением и тошнотой и попутно пытаюсь вспомнить о себе хоть что-то.
Лечение, назначенное Петром Алексеевичем, помогает. Головные боли постепенно стихают, с ними уходит шум в ушах и головокружение. Но меня все равно тошнит. По утрам. Врач говорит, это симптомы беременности. Только память не возвращается. Я по-прежнему не помню о себе ничего...
На третий день меня отключают от капельниц. Теперь я могу сама подняться и принять душ, хотя приходится делать это под присмотром сердитой нянечки. Та помогает, но ворчит, что вот таких прытких, как я, дольше всего в больнице и держат. А что делать, если кругом одни больничные стены и телевизор с мелодрамами.
– Лежать тебе надо, девонька! Вон, муж твой такого бугая под дверями оставил, боится, видимо, чтобы с тобой ничего не случилось!
Мне становится любопытно, что там за бугай и от кого меня охраняет? Я ради такого дела даже топаю к двери, хотя покачиваюсь на каждом шагу и цепляюсь за стену.
Но едва открываю ее, как на пороге вырастает двухметровый трехдверный шкаф. Он заполняет весь проем и впивается в меня бесстрастным колючим взглядом.
– Куда? – выдает амбал, осмотрев меня сверху донизу и обратно.
Я невольно пячусь.
– З-здрасте…
Лицо амбала немного смягчается.
– Возвращайся в постель! – говорит он более мирным тоном. – Максим Николаевич приказал присматривать за тобой и никуда не выпускать.
Последние слова заставляют меня насторожиться.
– Как это не выпускать? Из палаты или из больницы?
– Вообще.
– И на каком основании? Он мой муж?
Амбал отводит глаза и сопит.
Вместо него отвечает подошедший доктор:
– А на таком, что Максим Николаевич оплатил ваше лечение. Он за вас отвечает.
Я возвращаюсь в кровать, терплю осмотр и пытаюсь разговорить врача насчет Макса. Но мне мешает присутствие Ниночки. Эта медсестра такая же неизменная при Петре Алексеевиче, как его бейджик.
– Извините, – в конце концов говорит врач, поправляя очки, – но я знаю только, что Максим Николаевич доставил вас в нашу клинику. И что он единственный, кто интересуется вашим здоровьем.
– А больше никто?
От этой мысли сердце сжимается. Неужели меня не ищут? Или некому искать…
– К сожалению.
Врач ждет, пока медсестра снимет бинты. Он осматривает мою голову, осторожно нажимая в разных местах. Спрашивает:
– Болит? А здесь? А вот так?
Пытаюсь прислушиваться к своим ощущениям. Да, болит, но намного меньше.
– Отлично, хороший прогресс. Такими темпами мы вас и правда выпишем к понедельнику.
– А сегодня какой день?
– Вторник. А доставили вас в ночь с субботы на воскресенье, – добавляет Петр Алексеевич, предвосхищая мой вопрос.
– Вы говорили семь дней на лечение, – вспоминаю. – В понедельник будет девятый…
– Мы не выписываем по выходным.
– Почему?
Он скупо улыбается:
– У врачей тоже должен быть выходной.
Я снова остаюсь одна, и так день за днем. В четверг после обхода в дверь аккуратно стучат.
Сердце подпрыгивает в груди: неужели?!
– Входите! – кричу.
Дверь открывается, на пороге топчется все тот же амбал. Мнет в руках какой-то пакет.
– Вот, Максим Николаевич передал. Тут фрукты.
Улыбка сползает с моего лица.
– Ага, – разочарованно вздыхаю, – поставь на тумбочку. А как тебя зовут? Можно на “ты”?
А почему нельзя? Он же мне “тыкает”!
Мужчина оставляет пакет в указанном месте, бросает на меня странный взгляд и уходит.
Какие мы неразговорчивые!
В пакете оказывается экзотический набор. Мандарины, апельсины, яблоки и бананы. А еще двухлитровый пакет с соком.
Лучше бы он мне трусы прислал! Или думает, что мне и без них хорошо?!
В клинике кормят сытно и вкусно, несмотря на то что вся пища на пару. Так что я от голода не страдаю, а вот отсутствие нижнего белья доставляет массу неудобств. Или меня нарочно без трусов держат, чтобы не сбежала?
Сердито вгрызаюсь в яблоко.
Этот Максим Николаевич…
Ни разу ко мне не пришел!
Взгляд невольно перемещается на след от кольца.
Еще одна загадка. Максим так и не сказал, знакомы ли мы, хотя и отрицать этого тоже не стал. Но врач назвал его моим мужем. А след от кольца очень четкий, будто я носила его несколько лет и только недавно сняла.
Может, мы с Максом поссорились перед тем, как я под машину попала? А что, вполне логично. Поругались из-за какой-то ерунды, я вспылила (с беременными это часто бывает) выскочила на дорогу и…
Даже платье, в котором меня привезли, вписывается в эту гипотезу. Симпатичное платье, шелковое, цвета бордо. А еще тапочки. Обычные домашние тапочки. Белье с меня сняли и, видимо, выбросили, а платье и тапочки почему-то оставили. Может, на память?
Смеюсь над своими мыслям.
Перепробовав все, что было в пакете, иду к дверям. Приоткрываю. На пороге тут же вырастает амбал и преграждает мне путь.
– Я не собираюсь никуда убегать, – успокаиваю его. – Передай Максиму Николаевичу от меня “спасибо”. Все очень вкусно.
Тот подозрительно хмурится и молчит.
Вздохнув, закрываю двери. Слышу сквозь тонкое полотно, как мой надсмотрщик говорит, видимо в трубку:
– Да, передала “спасибо”... Все понял.
Проходят пятница и суббота. Безымянный амбал каждый день доставляет передачки от босса. Надо бы трусы у него попросить, но… я стесняюсь.
В конце концов не выдерживаю. Врач говорит, что я быстро иду на поправку, скоро меня выпишут. Но не могу же я выйти из больницы голышом?!
Прошу у нянечки ручку и лист бумаги. Руки плохо слушаются, будто забыли, как писать, но буквы-то я помню! Нетвердым почерком вывожу кривые строчки. Складываю записку несколько раз, сую в ладонь охраннику и, глядя ему в глаза, говорю:
– Отдай Максиму Николаевичу. Только сам не читай! Обещаешь?
У него брови взмывают вверх. Смотрит на меня как на букашку, потом нехотя цедит:
– Передам.
– И не читай! – повторяю.
Этот гад захлопывает дверь у меня перед носом.
Слышу, как он шелестит, разворачивает бумажку. Потом раздается голос:
– Максим Николаевич, тут дело такое… Наша потеряшка просит купить ей трусы.
Кажется, он гремит
