Чувствую, как внутри постепенно разжимается сжатая пружина страха и напряжения. Все хорошо. Это — моя родина. Это — моя семья.
— Как долетела? — он мягко направляет меня к выходу из аэропорта.
— Мои вещи?..
— Их захватят, давай талончик, — командует он, я передаю ему талон, и рядом возникает какой-то парень, улыбается, стреляет в меня любопытным взглядом, берет талон и уходит.
Ничего себе…
— Это служащий аэропорта?
— Что? Нет, это мой водитель, — рассеянно отвечает Рустам и настойчиво провожает меня к выходу, — ну так рассказывай, как долетела? Все хорошо?
— Да, конечно, — подхватываю я ничего не значащий вежливый разговор, — все было замечательно. Уши только немного заложило при посадке…
— Ничего, сейчас прокатимся с ветерком, все пройдет, — смеется опять Рустам.
Я смотрю на него, удивляясь, как время может поменять человека. Был такой худой черноволосый мальчик, а сейчас — роскошный бородатый мужчина, вальяжный красавец… А ведь он старше меня всего года на два? Значит, ему только двадцать, максимум двадцать один… И машина у него с водителем… Откуда?
Я хочу задать все эти вопросы, но почему-то стесняюсь. Все же, у меня не очень большой опыт даже разговора непринужденного с мужчинами, а уж тем более умения вести грамотную беседу.
Мы выходим из здания аэропорта и садимся в шикарный черный внедорожник известной в Европе марки. Я знаю, что он стоит очень дорого. Откуда такие деньги? Отец никогда не говорил, что его семья богата. Да и не помню я этого с прошлого моего приезда… Хотя, тогда меня такие вещи и не интересовали…
— Красивая машина, — начинаю я опять разговор, уже удобно расположившись на мягком заднем сиденье.
Рустам садится рядом, открывает бар, предлагает мне воду, перекусить.
— Да, хорошая, — отвечает он довольно и проводит ладонью по обшивке, так, словно кошку любимую гладит.
— Дорогая? — рискую я задать не очень корректный вопрос, но Рустам с удовольствием подхватывает и начинает подробно расписывать характеристики машины. В эти мгновения ясно видно, что он — еще совсем молодой парень.
Просто мои земляки очень быстро взрослеют и становятся похожими на серьезных мужчин.
Это в Европе некоторые сорокалетние мужчины выглядят на восемнадцать-двадцать лет. А здесь такого не бывает. Южное солнце, горячая кровь… Все немного по-другому.
Мне и самой, наверно, не дашь мои восемнадцать. Невысокая, но уже вполне оформившаяся. Так, по крайней мере, мама говорила, покупая мне нижнее белье в торговом центре.
Я внимательно слушаю подробный рассказ про машину, улыбаюсь скромно, киваю. В целом, вспоминаю, как вела себя обычно мама при гостях, когда отец позволял ей сесть за стол.
Наверно, здесь тоже так принято, надо соответствовать. В конце концов, если бабушка Ани будет мной довольна и скажет об этом папе, то, вполне возможно, к моему решению жить отдельно затем отнесутся более благосклонно?
Если я буду хорошей и послушной девочкой, да?
— Ну а ты как? Я слышал, учишься на врача? — неожиданно прерывает хвалебную песнь машине Рустам.
Я немного теряюсь от резкой смены темы и пару секунд не могу придумать, что сказать. Я — врач? Почему?
— Нет, — поправляю я брата, — я учусь на психологическом факультете.
— Но психолог — это же тот, что головы лечит, да?
— Да, но…
— Ну, значит, врач!
— Нет, скорее, учитель…
— Учитель — тоже хорошо, — кивает удовлетворенно брат, — это хорошая, правильная профессия. Женщина должна уметь учить детей.
— Ну…
Я чуть-чуть торможу, думая, стоит ли Рустаму рассказывать о разнице между психологом и психотерапевтом, или психологом и учителем, и решаю, что не стоит углубляться в тему. На моей родине всегда ценились врачи и учителя. Эта профессия считалась правильной, достойной даже для женщины. Собственно, потому папа и не стал особенно сильно запрещать мне обучение.
— Твоя сестра Алия тоже хочет быть учительницей, — говорит Рустам, — правда, скорее всего, не получится…
— Почему?
— Замуж выходит этим летом, там дети пойдут, не до учебы.
— Но постой… — я лихорадочно припоминаю возраст моей двоюродной сестры, — она же… Ей же год еще в школе учиться!
— Ну, доучится. Если муж позволит. А нет, так и не надо.
— Но как же… Ей только…
— Разрешение родителей есть, все по закону.
— О…
— Да, жених из хорошей семьи, чего ждать? Наши прабабушки еще раньше замуж выходили.
«Да, — хочется добавить мне с неизвестно откуда взявшейся язвительностью, — а еще они в поле рожали. И детей хоронили через одного».
Но я мудро молчу, искренне радуясь, что живу в Европе, и у меня совсем другое будущее.
К тому же, откуда я знаю, может Алия рада замужеству. И любит своего будущего мужа. Сейчас все-таки не Средневековье…
И здесь — вполне цивилизованная страна. С светскими законами. И с соблюдением прав человека.
Мы въезжаем в город, и я с любопытством смотрю по сторонам, стараясь припомнить хотя бы что-то из далекого детства, когда гоняла с Рустамом на велосипеде здесь.
Но, к сожалению, вообще ничего не вспоминается, город сильно изменился за десять лет.
В центре, мимо которого мы проезжаем сейчас, стоят современные высотные здания, длинные башни из стекла и бетона, везде очень чисто, гладкие хорошие дороги, светофоры, дорогие блестящие машины. Сейчас уже очень жарко, марево дрожит над асфальтом, и народа на улицах немного. Но те, что ходят, выглядят вполне по-европейски.
Похоже, всеобщая урбанизация пришла и сюда.
Это хорошо?
Наверно, хорошо.
Мы проезжаем центр. Погружаемся в одну из улочек старого города.
И вот здесь все по-прежнему.
Узкие каменные тротуары, дувалы, мостовые, мощеные круглыми камнями, высокие каменные заборы, за которыми и проходит вся жизнь семей, обитающих тут, в зеленых внутренних двориках.
Когда подъезжаем к бабушкиному дому, я уже все узнаю. И колодец в конце улицы, и дальний сад, откуда мы таскали абрикосы.
Неожиданностью становятся новые большие ворота, открывающиеся автоматически.
Это забавное сочетание прогресса и традиций умиляет, и я улыбаюсь, уже радуясь встрече с родными.
Мы заезжаем во двор, и тут я понимаю, что он необычно большой. Раньше здесь с трудом помещалась одна машина, а сейчас спокойно разместится три, или даже четыре. Причем, именно такого размера, как машина Рустама.
Брат выходит первым, подает мне руку, и я спрыгиваю на камни двора.
— Ай, Наира, девочка моя, — незнакомая женщина, в которой я с трудом узнаю свою тетку Аишу, мать Рустама, обнимает меня, сразу же обволакивая душным терпким ароматом масел и специй, — какая красивая стала, какая ягодка, ах!
Меня тискают, поворачивают, целуют, кажется, все женщины, что есть в доме. Еще одна моя тетка, мои сестры, какие-то дальние родственницы, имен которых я не помню, под ногами вертятся дети, галдят и прыгают.
В целом, все это напоминает нападение цыганского табора где-нибудь в Румынии на доверчивого туриста, настолько обескураживает и даже чуть-чуть страшит.
— Где она? Дайте мне посмотреть на мою девочку! — строгий голос бабушки Ани, мгновенно перекрывает гомон, и все расступаются.
Я вижу бабушку и понимаю, что она совершенно не изменилась! Такая же худенькая, в скромном платке и домашнем платье. Это — как возвращение в далекое детство, бьет по голове, и я, почему-то не сдержав слезы, протягиваю к ней руки.
Бабушка обнимает меня, причитает, как она рада, и какая я красивая, и как похожа на своего отца, ее единственного сына, и еще много-много всего говорит, а я слушаю ее и почему-то чувствую себя дома. Больше дома, чем в отцовском доме.
Глава 4
Я испуганно вскидываюсь на кровати и открываю рот, чтоб закричать, но прохладная ладошка торопливо падает мне на губы.
— Тихо! Тихо, сестра, ты что?
Я моргаю, рывком избавляюсь от тонких пальчиков, закрывающих мне рот, и приглядываюсь.
