пять
v признаков невротизации — пять
Мама кричала в телефон: «Лика! А если я заражусь?!
А если я уже заражена?.. Мимо меня идет колонна грузовиков с гробами!»
Не может быть, что мимо ее дома идет колонна грузовиков, грузовики туда не проедут. Грузовики с гробами идут по шоссе. Маме очень страшно одной в ее крошечной квартирке в Бергамо. Променяла Петербург на Бергамо, папу на Труффальдино, меня на без меня. После того как развелась с Труффальдино, не вернулась, говорила, что в Бергамо рай. Каждый день ездит в Читта Альта, поднимается на фуникулере до Меркато делле Скарпе, с площади идет вниз до виа Порта Дипинта в свой крошечный (в Бергамо все крошечное) магазинчик винтажных аксессуаров: сумки, кошелечки, заколки, брошки, ремни…
— Я ловушке! А вдруг у меня будет инфаркт?! Меня не будут лечить!
— У тебя же нет инфаркта…
— А если я сломаю ногу?
Ей нужно выплеснуть страх. Если у нее случится инфаркт или она сломает ногу, ей не окажут медицинскую помощь, все больницы работают только на эпидемию. Она совсем одна в цветущем Бергамо, где соседи умирают целыми семьями, где люди задыхаются перед смертью. Сказала, что в Петербурге ей не было бы так страшно, как в Италии: в России человек всегда готов ко всему, а в Италию она уехала как в рай, и вдруг оказалось, что попала в ад.
Она сейчас как военный корреспондент, ее посты в Фейсбуке вдруг стали читать сотни подписчиков. Сотни подписчиков не поверили бы, что автор постов с переводами новостей из итальянских газет ночью истерически кричит своей дочери: «Мы все умрем! Сначала умрем мы, потом вы! Твой Фейсбук будет полон сообщениями твоих друзей о смерти родителей, бабушек и дедушек!..»
— Вы думаете, что вас не коснется, — сказала мама. — Люди всегда думают, что их не коснется, пока не становится поздно. Евреи в Германии были уверены, что самого страшного не может случиться, а потом их, не верящих, забрали в концлагеря. Но всегда были люди, которые знали…
Когда мы с мамой еще были откровенны друг с другом, я рассказывала ей, что часто воображаю себя Анной Франк. Для меня-Анны самое страшное — неопределенность, что невозможно по-настоящему строить планы, ведь нацисты могут прийти в любую минуту. Каждую минуту может случиться плохое. Зачем она говорит мне про евреев в Германии? Она же знает, что я помешана на Холокосте.
Мама знает, как я боюсь инфекций, что я ношу с собой пузырек с жидкостью для дезинфицирования рук. Я никогда не прикоснусь к ручке двери в общественном туалете. Люди смотрят странно, если открываешь дверь рукой, завернутой в салфетку. Лучше изловчиться и открыть дверь локтем. Мама знает, что я постоянно мою руки, хотя внешне я самый нормальный человек на свете.
Как только появляются родители, я становлюсь маленькой: мама пугает, я боюсь. Она могла бы подумать об этом, не пугать меня так сильно. Но с тех пор как мама ушла от нас, ей кажется, что это она маленькая, а я взрослая. Она пугает меня и сама успокаивается. Чем сильней я пугаюсь, тем быстрей она успокаивается.
Испугать меня нетрудно, я и сама боюсь. С этим вирусом самое страшное — неопределенность: может, заболеешь, а может, нет. Может, заболеешь легко, а может быть, будешь задыхаться, а может быть, умрешь. Вирус не на всех действует, он выбирает: как в игре в «Мафию» — «проснулись все, кроме Феди». Страшно, что не знаешь, кого выберет вирус, а вдруг маму, а вдруг меня? И я все думаю, достаточно ли хорошо я мою руки?
Особенно страшно, что этот вирус живет на поверхности, это придает всему уже совершенно адский оттенок. Обычный вирус передается воздушно-капельным путем, а этот — везде, в подъезде, в лифте, на асфальте, на стенах домов, на магазинных пакетах… Мама кричит «сиди дома!» и «мой руки!». СН говорит «цивилизация гибнет», «мир обречен». Зачем мне мыть руки, если мир обречен?
В комнате окно. В этом нет ничего особенного, в любой комнате есть окно. Но это первый этаж.
Это низкий первый этаж. Тому, кто захочет залезть ко мне, даже не надо будет лезть. Он сможет поднять руку и постучать в окно… или заглянуть. Прямо сейчас в моем окне может появиться лицо или рука.
Решила, что буду спать в зале: окна там немного выше, чем в спальне. Перетащила в зал диванные подушки… В зале два окна!.. Два окна означает, что шансы увидеть лицо в окне увеличиваются вдвое: два лица в двух окнах. И шансы умереть от ужаса на месте, на диванных подушках, увеличиваются вдвое.
Окон нет только в туалетике. Фрекен Бок пряталась от привидения в ванной комнате, постелила полотенца в ванну и улеглась. Фрекен Бок смогла, и я смогу. Если очень хочется спать, можно и в туалетике заснуть. С другой стороны, находиться в помещении без окна еще опасней: я не смогу увидеть, что кто-то залез в окно. Да и не ложиться же мне на пол около унитаза! Я человек и буду спать на диване.
Перенесла подушки из зала обратно в комнату. Расставила все вещи вокруг себя симметрично, мне нужно, чтобы вокруг меня все было симметрично. Заплакала.
Плакала минут десять-пятнадцать из-за своей дурацкой жизни. Все не так, как я хотела. Я не могу ничего контролировать. Не могу остановить крушение мира, контролировать вирус, свою жизнь. Могу попробовать примирить то, что случилось, с тем, что должно было бы быть, только расставив вещи симметрично и разложив мыло.
В туалетике течет кран: кап-кап, кап-кап, кап-кап… Считала капли тройками — три, шесть, девять. Изо всех сил старалась заснуть, с другой стороны, изо всех сил старалась не заснуть: пока я сплю, кто-то залезет в окно. Досчитала тройками до тысячи.
Что я делаю в насквозь чужой квартире, где даже книг нет? У меня зависимость от книг: рядом со мной должны быть книги. Не обязательно каждую минуту читать (иногда я могу и не читать), книги должны просто быть. А у Ирки ни одной книги, я одна как в чистом поле. Без книг.
…Кап-кап, мир обречен, кап-кап, в туалетике течет кран, я присутствую при конце света, я одна на старом диване, кап-кап, мне стыдно, что в моей жизни полный крах, я позволила отношениям с СН изменить мое представление о себе… Это мой личный крах на фоне конца света. Мне повезло, что мой личный крах происходит на фоне конца света: какая
