ей сесть сзади, и всю дорогу молчала, отвернувшись к окну, так что ехали в тишине. Под его любимую классическую успокаивающую музыку. Ценитель недобитый.
— Как бизнес? — кинул невзначай.
Мышцы сжались, реагируя на стрессняк, который словил. Его мне не жаль, но от его финансового благополучия зависит состояние матери, так что мне не пофиг. Дергает от одной мысли, что всё развалится.
Только ради матери терплю мачеху едва ли старше меня на пяток лет. Каждый раз при виде нее и ее цепких лап сжимаю челюсти и молчу, прикусывая язык. Даже теплицу уничтожила, которую мать собственными руками построила.
— Решаемо.
Короткий ответ. Киваю, что услышал, и смотрю вперед, на дорогу.
А когда въезжаем во двор особняка через кованые железные ворота, узнаю дом. Сердце бахает, казалось, пробивая грудную клетку. Кровь приливает к голове и ниже, отчего затылок дергается, а по телу прокатываются мурашки.
— Вечер у Топорковых? — хриплю, дергая верхние пуговицы рубашки.
Хочется на воздух, протолкнуть застрявший в грудине ком.
— Давно не виделись с Михаилом. Познакомишься поближе с его дочерью. Она красивая и видная девочка. Я надеюсь на тебя, сын.
Взгляд соответствующий, интонация с особенными нотками. Узнал этот тон. Таким он требовал от меня отличных оценок, идеальных результатов на тренировках, побед в баскетбольных матчах.
Я всегда должен был быть на высоте. Для Ивана Демидова не существовало слова нет, не хочу и болею. Сказывалось военное прошлое. Сдаешься — слабак, недостойный уважения. Как единственному сыну и наследнику мне всю жизнь приходилось преодолевать себя и прыгать выше головы. Никаких слабостей, поблажек.
В другой ситуации взбесился бы и вылетел из его тачки, хлопнув дверью, но мысли о Нине затмили всё остальное.
Она сегодня здесь.
Я ее увижу.
Снова.
Жаль, телефон ее не захватил.
Ну да ладно. Завтра отдам, как и хотел, заодно и пообщаемся с ней поближе.
Так, Демидов, успокойся, с девчонками ты ладить умеешь. Тут улыбнешься, там подмигнешь, и всё получится. Отставить панику.
Дыхательными упражнениями успокоил бешеный пульс, как вдруг мелькнула тревожная мысль.
Отец ничего не сказал по поводу отсутствия галстука. Покосился неодобрительно, но промолчал. Впервые. Нехорошее предчувствие от этого лишь усилилось.
Нина
Просыпаюсь ближе к четырем.
Сажусь на кровати и осматриваюсь. Отец не поскупился, выкупил мне одноместную комнату.
В отношении меня он не щедрый, но мое пребывание здесь — его лицо, которое он привык держать в кристальной чистоте.
Из зеркала на меня смотрела заспанная мордашка с опухшими глазами.
Волосы, не высушенные феном, завились и распушились, и сколько бы я их ни расчесывала, они так и не поддались выпрямлению, продолжая падать красивыми завитками.
Отец будет недоволен. Ему не нравилось всё, что напоминало о маме.
«Приведи себя в порядок» в его устах означало одеться так, чтобы не привлекать к себе внимание. Позволить блистать его принцессе.
Темное закрытое платье до щиколоток, белые кеды и минимум косметики.
Рука потянулась к волосам, и я с сожалением стянула их в хвост.
Водитель знал о моей ситуации и кивнул, больше не заводя разговоров. Степан работал на отца еще при маме, и я ему нравилась, относился ко мне по-доброму в отличие от других подчиненных.
— Демидовы о твоем недуге не в курсе. И будет лучше, если и ты распространяться не будешь, — первые слова Михаила Топоркова, как только я переступила порог отчего дома.
Иронично вздернула бровь. При всем желании не смогла бы с ними говорить.
— Соблюдай полную тишину. И не пытайся говорить. Твое мычание опозорит и поставит нас в неловкое положение.
— Дорогой, — ласковый тон Лили.
Сама она появилась в гостиной на секунду позже. Длинное серебристое платье в пол, высокая прическа с ниспадающими на виски локонами и сияющий победоносный взгляд.
— А. Падчерица приехала.
Настроение у нее испортилось. Губы поджались, на лбу проступили морщинки.
— Нина, иди в комнату и надень какое-нибудь платье. Серое там, или еще какое. Мы больше не в трауре, и черный неуместен. Ты можешь обидеть Лилю и Алису. А я хочу представить их своим друзьям.
На глаза навернулись слезы. Мои чувства обесценивались, а я молча глотала обиду.
— Я провожу и помогу подобрать ей наряд, любимый, а ты пока распорядись, чтобы прислуга поменяла приборы. Думаю, домработницу надо менять, твоя бывшая совсем ее разбаловала.
Прикусила с силой язык. Боль отрезвила.
Последний человек в доме, который вызывал симпатию — тетя Галя. Единственная ниточка, которая напоминала о маме.
Опустила глаза и прошмыгнула к лестнице.
В сопровождении не было необходимости. В этом доме я прожила семнадцать лет.
В дом меня не приглашали всего два месяца, и вряд ли что-то могло поменяться. Но когда я переступила порог своей комнаты, остановилась, чувствуя, как реальность уходит из-под ног.
Ни кровати, ни шкафа, ни моего любимого туалетного столика, ни маминого фортепиано. Только голые белые стены и холсты по всему пространству. Искусством нарисованное сложно назвать, но судя по кистям, краскам и испачканному полу, кто-то в доме пытается претендовать на звание художницы.
В этот момент в плечо с силой впились женские пальцы. Лиля развернула меня к себе и холодно оскалилась. От мягкой улыбки не осталось и следа.
— Твои вещи на чердаке. Идем.
Развернулась и, виляя бедрами, поцокала каблуками в сторону углового закутка.
На верхнем этаже наш бывший садовник хранил только старый садовый инвентарь и всякий ненужный хлам. Сжалось сердце. Теперь это мои и мамины вещи. Новая жена избавляется от всего, что напоминает ей о сопернице.
— Не задерживайся. Опоздания мы не потерпим, — предупредила напоследок, сморщила нос, брезгливо оглядывая пыльный хлам, и ушла, оставив меня наедине с собой и прошлым.
Никто не удосужился прикрыть целлофаном мебель, и она вся выглядела пошарканной и поцарапанной, выставлена неаккуратно вдоль стены.
С трепетом провела пальцами по обивке дивана.
Мама любила устраивать чаепития, сидя на нем, и рассказывать курьезные истории из своей врачебной практики.
— Это итальянское красное дерево, Нина. Помню, как в девяностых отстояла за ним пятичасовую очередь на морозе в минус двадцать. Он для меня особенно ценный.
Мамины слова звучали, будто наяву. Зажмурилась, прогоняя слезы. Прикрыла ладонями лицо и всхлипнула.
Ненавидела себя, что никак не могу защитить даже память о ней.
Задышала чаще и, больше не глядя по сторонам, стала рыться в пакетах, куда, как оказалось, были небрежно скинуты мои вещи. Пахли они сыростью, но мне так сильно поплохело, что я переоделась, не обращая внимания ни на запах, ни на желтые пятна на подоле. Даже в зеркало смотреться
