ему права говорить со мной таким тоном, как сегодня. Тем более, что я этого не заслужила.
«Не обижайся на него, Оль» — мое молчание, видимо, заставляет Мариам написать следующие сообщения. «Я не знаю почему он так грубит тебе. Раньше не замечала за ним подобного, только в последнее время, и только с тобой. Я поговорю с братом и постараюсь это исправить. Ты мне очень дорога, я не хочу, чтобы он тебя обижал»
Прикрываю веки и глубоко вздыхаю. Значит, я права. Он только со мной так стал себя вести. С другими Давид всегда вежлив, даже со своими однодневками. Один раз я видела его в клубе с друзьями. Он не ведет себя как циничный придурок с девушками. Нет. Он умеет очаровать так, чтобы они сами захотели с ним уехать. Очаровать всех, кроме меня. Иногда создается ощущение, что он намеренно меня оскорбляет. Только почему? Я ведь абсолютно ничего ему не сделала.
«Не нужно ни с кем говорить» — вбиваю ответ, «Мне всё равно на него».
Несколько раз пишу последнюю фразу, потому что на самом деле она идёт в разрез с тем, что я чувствую, но в итоге отправляю. Не нужно Мариам ничего знать.
«Нет, я поговорю. Ты уроки уже сделала?»
Точно, уроки…
Выпрямившись, осматриваю пустую тетрадь.
«Сажусь только. Буду грызть гранит науки, так что если что — отвечать смогу не сразу».
Отправляю и таки проваливаюсь в бездну школьных предметов. Углубляюсь настолько сильно, что не замечаю, когда хлопает входная дверь. Вздрагиваю лишь, услышав:
— Это что такое? Где телевизор, Витя?
Что ты там говорил, Давид, по поводу беспроблемной жизни стрекозы Оли? Ай-ай-ай!!
Оля
— Чё орешь, Марина? Голова раскалывается!
В голосе отца звучит усталость и упрек, пока мама сокрушается по поводу исчезновения дорогой плазмы.
— Вить, ну зачем? — ее надломанная интонация отдаётся болью в моей груди, — Ну что ты творишь?
Плачет. Мама плачет, а мне хочется ладонями уши зажать, чтобы не слышать этого. Их ссоры стали частым явлением в нашем доме, и если поначалу я надеялась, что кошмар скоро закончится, то теперь просто смиренно принимаю происходящее.
— Да мы все равно его не смотрели. Каждый в своем телефоне сидите, — бросает папа и судя по раздающимся шагам по коридору, направляется на кухню.
— Он же денег каких стоил! Витя! Перестань выносить из квартиры технику, у нас так скоро ничего не останется!
— Да? Привыкли жить на широкую ногу благодаря мне! — бьёт по самому больному папа. — Всё что хотели у вас было! Поехали в Турцию, Витюш, — коверкает мамину интонацию, — Ездили. Вить, нужна сковорода гриль. Купил. Всё покупал, что хотели. А теперь имею право всё, что купил и продать. Нету больше кормильца Вити!
Это очередной камень в мой огород. Папа знает, что я слышу.
— Да как нету? Ты же сам себя хоронишь! — мама в который раз пытается тщетно достучаться до него, — Витенька, перестань пить и поймешь, что жизнь не остановилась. Она идёт дальше, просто теперь иначе.
— А что так? Самой работать надоело? Не привыкла, да, Маринка? Принцесса ты моя, на горошине, что ж поделать. Никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь. Корми теперь детей сама!
Я зажмуриваюсь, чувствуя, как по щеке течет слеза. Это не папа. Не тот папа, которого я знала раньше. Тот, прежний, никогда бы не позволил себе так разговаривать с мамой. И слово "детей" не произносил бы с таким отвращением.
Он любил нас… Когда-то.
— Моей зарплаты на всё не хватает! Витя, не сравнивай прошлую свою, и мою в школе. Если ты будешь и дальше всё выносить, нам придется по соседям ходить и еду выпрашивать! Бутылку дай сюда! Витя! — истерические нотки в голосе мамы заставляют в груди всё сжиматься. Не замечаю, что сдавливаю ручку так сильно, что пластмасса жалобно трещит.
— Поесть вон лучше приготовь, холодильник пустой. А ну не дергай, — рявкает папа, — сюда сказал, дай! — слышится возня и удар кулаком по столу. Я в комок сбиваюсь, — Алису пусть завтра бабушка заберет, у Олега день рождения, я их к нам позвал.
— Зачем к нам? Чем я кормить их буду? — обессиленно спрашивает мама.
— Сваргань что-то по-быстрому.
— Я не успею. Ночь почти на дворе.
— А не надо было шляться до ночи, — грубо отвечает папа, — Приходить начала поздно, это что за уроки такие у тебя?
— В две смены!
— Смотри мне!
Мимо моей комнаты снова раздаются шаги, а потом в зал захлопывается дверь.
Я только сейчас отмираю. Словно из вакуума выныриваю. Медленно моргаю и на тетради прямо передо мной замечаю размытые от слез клеточки, в которых некрасиво поплыли цифры. Трогаю щеки и стираю влагу тыльной стороной ладоней. Ненавижу, когда папа просыпается. Лучше бы спал до самого утра.
Если бы можно было, я бы вообще из своей комнаты не выходила, но мысль о том, насколько плохо маме не позволяет мне этой слабости.
Отодвинув стул, встаю и тихонько выхожу в коридор. Проверяю, действительно ли закрыта дверь в зал. Алиса, скорее всего, в наушниках. Когда она слышит, что родители начинают кричать, тут же водружает их на голову. Это я её научила. После того, как она однажды сильно испугалась крика отца, и прибежала в слезах ко мне в спальню, я купила ей наушники на последние накопления и велела надевать их всякий раз, когда она почувствует тревогу.
Ступаю бесшумно, боясь привлечь к себе внимание отца. А когда захожу на кухню, не могу не испытать укол боли. Мама стоит около окна и опирается на него ладонями. Плечи опущены, спина сгорблена.
Когда-то до безумия красивая она больше совсем на себя не походит. Словно за полтора года состарилась на целых двадцать. Былые ухоженные блестящие светлые волосы собраны в свободный пучок на затылке, а печать произошедшего с отцом отложилась во всем её облике. И нет, это не из-за того, что у неё больше нет финансов, чтобы поддерживать красоту косметическими процедурами. Дело в том, что она изменилась внутренне.
Подхожу и боязливо обнимаю её со спины. Если бы я только могла, я бы вернула время вспять и в тот злополучный день просто пошла гулять с друзьями. Тогда бы все было по-старому. Папа был бы, как и раньше весёлым, уверенным в себе, обаятельным до невозможности и бесконечно любящим нас троих.
Воспоминания прошлой жизни больно полосуют сердце, а я крепко прижимаюсь к маме, втягивая носом родной запах. Не могу сдержать всхлип.
Холодные
