— Тогда к подруге?
«Моя единственная любимая подруга меня предала. Конечно, есть еще Настя, и Света, и Наташа. Но заявиться к ним на ночь глядя? Все рассказать? И домой я ехать не могу. Увидеть Сергея, объясняться с ним? Не выдержу. Ежик в груди раздуется, от сердца ничего не останется, а ежик будет все расти, и я превращусь в кровавый фарш. Только при мысли о Сергее мне нехорошо. Зачем так больно умирать?»
При скудном освещении салона Максим увидел, как побледнела Дина. Она дышала мелко-мелко, хваталась за грудь.
— Вам плохо? — испугался Максим.
В милой комедии «Французский поцелуй» главной героине, которая собралась падать в обморок, герой делает лечебную гимнастику: хватает за голову и начинает ее качать, опускает-поднимает, вверх-вниз, до коленей и обратно. И еще где-то, не помнит где, Максим слышал о таком способе первой помощи — обеспечить прилив кислорода к мозгу. Или отлив? Не важно.
Максим захватил Динин затылок и силой послал ее голову вперед и вниз. Во «Французском поцелуе» Мег Райан сидела на стуле, и Кевин Клайн свободно качал ее голову вверх-вниз. Дина находилась в автомобиле, поэтому первая помощь, оказанная Максимом, обернулась тем, что он с размаха шмякнул Дину головой о панель приборной доски.
— А-а-а! — завопили они хором.
Максим — от раскаяния, потому что он не собирался колотить головой дамы о панель. Дина — от ужаса, потому что Максим сошел с ума и стал драться.
— Простите! Ради бога, простите! — умолял Максим. — Я не хотел! То есть я хотел вам обеспечить прилив, он же отлив крови… или кислорода? Словом, хотел помочь, вы так жутко побледнели. Вам очень больно?
Дина прислушалась к себе. На лбу саднило, но сердце не болело! Исчезли иголки, спрятался ежик, и сердце стучало как обычно. Вернее, его не было слышно.
— Какой кошмар! — сказала Дина.
— Не то слово! — подхватил Максим. — Тысячу раз извините! Вам нужно что-то холодненькое приложить, — суетился он, вытащил ключи зажигания и протянул Дине.
«Какой кошмар! — думала она. — Чтобы избавиться от сердечной боли, мне нужно было получить по башке. Надо поискать в Интернете объявления для мазохистов. Что-нибудь вроде “За пять сеансов порки излечиваем от несчастной любви”».
— Максим, успокойтесь! Я верю, что не в ваших привычках оглушать дам подобным способом.
— Точно не в моих! Клянусь! Я вас приложил из лучших побуждений.
— Вы не могли бы дать мне денег в долг? Простите, что обращаюсь, вы и так много для меня сделали…
— Даже слишком, — хмыкнул Максим.
— Я выскочила из дома без сумочки, без телефона, без денег, только проездной на метро был в кармане. Завтра я долг отдам. И отвезите меня, пожалуйста, в какую-нибудь гостиницу.
— Чтобы поселиться в гостинице, требуется паспорт.
— Правда? — расстроилась Дина. — Но ведь есть гостиницы, где формальности не соблюдают.
— Наверное, есть, я их адресов не знаю, а вам определенно там не место.
— Дома свиданий? — догадалась Дина и брезгливо сморщилась.
Она держала брелок на лбу, на шишке, а ключи свешивались Дине на нос. Дина выглядела потешно — настолько, насколько может потешно выглядеть женщина, которая держится изо всех сил и которой только что нанесли легкие телесные повреждения. Максим порылся в ящичке под широким подлокотником между сиденьями, достал маленький фонарик в металлическом корпусе, протянул его Дине:
— Меняем компресс.
Дина отдала ему ключи, приложила фонарик ко лбу и пошутила:
— Фонарь на фонаре.
Максим завел машину и тронулся с места. Он все еще злился на себя, не мог понять, как угораздило его выказать себя кретином. Он очень испугался за Дину. Окажись на ее месте любой другой человек с признаками умирания, Максим тоже бы струхнул. Но не до потери разума — только идиот мог забыть про панель и ударить женщину.
Несчастная Дина была самой собой — в горе женщины забывают что-то из себя изображать, нести образ. Дина-сама-собой была очень обаятельной, несмотря на полукоматозное состояние. Кроме того, она не ныла и не плакала, чего Максим очень опасался и за что проникся уважением к Дине.
«Подведем итоги. Во-первых, когда я сытый, я очень добрый, но кретин, — мысленно перечислял Максим. — Вывод: не ходи на важные переговоры сытым. Во-вторых, Дина по-настоящему обаятельная женщина, и я ее уважаю. Вывод: я уважаю женщину, потому что она обаятельная». Максим крякнул, чтобы подавить смешок, и подумал, что молчание затянулось, как бы Дина опять не отключилась.
— Как вы? — спросил он.
— Хорошо.
— Давайте вести светскую беседу, — предложил он. — Что вы предпочитаете: истории, анекдоты, загадки?
— Мне все равно, пусть будут загадки.
— Отлично. Загадывайте.
— Я?
— Конечно, вы. Я веду машину, а вы меня светски развлекаете загадками.
— Хорошо.
За последний час Дина раз десять сказала «хорошо». В подчинении чужой воле она по-прежнему чувствовала спасение.
— Что нужно делать, когда вы видите зеленого человечка? — спросила Дина.
— Его надо схватить, связать, если станет брыкаться. И срочно вбрасывать информацию в социальные сети: я поймал инопланетянина на углу Садовой и проспекта Мира. Правильно?
— Когда вы видите зеленого человечка, нужно переходить улицу.
— Один ноль, — признал поражение Максим. — Дальше.
— Может ли страус назвать себя птицей?
— Запросто. Если твои предки летали, то ты птица, хотя никогда не увидишь неба.
— Страус не может назвать себя птицей, потому что он не умеет разговаривать.
— Дина, откуда у вас такие дьявольские загадки?
— Мы с сыном их любим.
— Последняя попытка?
— Хорошо. Что легко поднять с земли, а кинуть далеко трудно?
— Пятитысячную купюру. Поднять легко — понятно. А кинуть далеко — извините!
— Интересный ответ. Пожалуй, его можно засчитать.
— А правильный какой?
— Пушинка.
— Мы на месте, — сказал Максим, въезжая во двор.
— Где на месте? — вгляделась в темноту за окном Дина.
— У моего дома.
— Максим, это неудобно, спасибо, конечно, но я…
— А вы перестаньте жеманничать. Ехать вам некуда и не к кому. Не оставлять же мне вас на вокзале в самом деле. Вот если бы я подбил вам глаз, тогда другое дело, а с маленькой шишкой на лбу вам ничего на вокзале не светит.
Максим говорил и парковал машину, оглянувшись назад, подавал задним ходом, стараясь вписаться между другим автомобилем и деревом. Из-за того, что был занят сложным маневром, речь его звучала нейтрально, без нажима. Так говорят, когда хотят донести обыденную информацию, а не уговаривают, убеждают.
