Мы отпили по глотку. Помолчали. Отпили еще. Минуты пролетали, словно мухи, что с жужжанием вились по бару. Местом общей сходки мухи избрали зеркало.
— Ну, как это может продолжаться? — спросила Миртл, уже не глядя на меня.
— Я не знаю.
Мы вновь умолкли. Я выпил еще виски. Трудно сказать, о чем я думал сейчас, что ощущал. Мною владели воспоминания о былом.
Я заметил, как Миртл залпом прикончила свое виски. Ничто у нее в лице не переменилось.
— В последние дни я только об этом одном и думаю, — сказала она.
— Я тоже.
Молчание. Я прервал его:
— Ты хочешь, чтобы у нас все кончилось?
— Хочу? Как это возможно?.. — В ее голосе затеплилась жизнь.
— Тогда почему же…
— Я тебя люблю. — Она вдруг взглянула мне в глаза.
— О господи!
У Миртл резко перехватило дыхание. Она прижала стакан к губам и опустила глаза на его дно.
— И что же?
— Ты не хочешь на мне жениться! — Не успев договорить, она разразилась слезами.
Меня поставили лицом к лицу с голой правдой, обнажили предо мною корень моего упорства. Что мне стоило протянуть руку и шепнуть: «Я женюсь на тебе». Она была мне такая родная. Сказать требовалось такую малость.
Я покачал головой.
— Не хочу.
Миртл тихо плакала. Я молча наблюдал. Я допил свой стакан. Не подумайте, что я не мучился и не клял себя. Клял. С моего упорства сорвали покровы, и корень его являл собой отталкивающее зрелище. И все равно я не мог и не хотел через него преступить. Мне ни на минуту не приходило в голову, что ведь и Миртл не в силах преступить через корень своего упорства. Я видел только, что я один повинен в ее страданиях. Я сидел и терзал себя за то, что не желал себя сломить.
Так сидели мы долго, и думал каждый о себе, а нити, связывающие нас, тем временем рвались одна за другой. Мы дошли до последней грани — по крайней мере так нам казалось, — вопрос был задан, и на него дан окончательный ответ. Дальше идти было некуда.
Миртл вынула носовой платок и отерла слезы. Взглянула, не остались ли на платке следы туши. Я встал и, ничего не говоря, принес еще два двойных. Я умышленно перелил Миртл содовой. Она взяла и стала рассеянно пить большими глотками, как пьют фруктовую воду. Я неподвижно уставился на свой стакан. Слова не шли нам на язык.
В салоне кто-то включил спортивную передачу, и назойливый голос комментатора принялся объявлять результаты крикетных матчей. Миртл как будто не слышала его. Мы по-прежнему сидели в полном одиночестве. Наконец она подняла голову.
— Мне надо идти.
— Погоди, киска, не уходи.
— Надо…
Отпускать ее было нестерпимо. Как мне хотелось ее утешить! Я обнял ее за плечи.
— Девочка моя родная! — Я спрятал лицо у нее на шее. Сейчас она принадлежала мне безраздельно, это переворачивало мне душу, так что в пору было разрыдаться. Никогда в жизни не ощущал я с такой полнотой близость другого существа — и это в ту минуту, когда готовился разлучиться с ним!
Миртл испустила тяжкий вздох. Я взял ее стакан и дал ей пригубить. Потом выпил сам.
— Я уже опаздываю.
— Ничего.
— Но меня будут ждать.
— Ты идешь с Хаксби?
— Да.
— Хаксби может и подождать.
Миртл высвободилась из-под моей руки и повернулась ко мне лицом.
— Неужели тебе ни до кого нет дела?
— Не понимаю. О чем ты?
— Решительно ни до кого. — С каждой минутой она оживала все больше. — Тебе нет дела, что он будет ждать. Нет дела, что я ухожу.
— Много ты знаешь!
— А откуда мне знать? Ведь ты никогда ничего не скажешь. Другие люди говорят о том, что у них на уме, ты — боже сохрани. Ты не высказываешься. Ты позволяешь себе упоминать о Хаксби так, словно он пустое место. А знаешь ли ты… — она подалась вперед и внушительно, с силой закончила: —…что он хочет пристрелить тебя?
— Господи помилуй!
— Он ревнует!
— М-да, похоже на то.
— Видишь, вот ты опять! Попробуй поставь себя на его место!
— Хорош бы я был писатель, если б не пробовал.
— Не знаю, как это у тебя получается. Ты ведь меня не любишь.
— Если ты хочешь сказать, что мне незнакома ревность, ты очень…
— Ах, знакома? Знакома, да? — Миртл приблизила ко мне лицо. — Почему же ты мне ничего не говорил?
— Потому что о таком не рассказывают! — крикнул я. — Потому что ревность — отвратительна! Мне противно, что я ревную тебя к Хаксби. Лучше бы я ничего не слышал о нем!
— Но ведь есть средство помочь этому горю, правда? — Иначе говоря, жениться на ней.
Я вскочил.
— Нет! Я не пойду на такое средство!
Миртл не сводила с меня глаз.
— Да. Теперь я это поняла окончательно. Спасибо Тому, он растолковал.
— Тому? Так ты обсуждала наши отношения с Томом…
— Конечно. С кем мне еще поговорить? У меня нет друзей. А Том тебя понимает.
— Это он так говорит.
— Понимает, и лучше, чем ты думаешь.
— Святые слова!
— Нет, ты ужасный человек!
Я опять сел.
Несколько минут прошло в молчании.
— А тебя Том понимает? Как ему кажется?
Миртл не отозвалась.
Я сказал:
— Не сердись, Миртл.
Миртл взглянула на меня мягче.
— Ты не понимаешь, до какой степени мне не с кем поделиться. Том добр ко мне, вот и все. Редко кто принимал во мне такое участие…
Любопытно, подозревает ли она, что Том не без корысти принимает в ней столь редкостное участие? Едва ли. Во всяком случае, не мое дело просвещать ее, тем более что я и сам ни в чем не уверен.
Я снова сердечным движением обнял ее за плечи. Ожесточение во мне стихало, в ней — тоже.
— Пожалуйста, киска, не будем ссориться.
Миртл умолкла на полуслове. Вероятно, нас с нею одновременно поразил подлинный смысл моих слов: «Не будем ссориться напоследок».
— Не надо так говорить! — вскричала она.
Мы замолчали. Я допил виски. Миртл к своему не притрагивалась. Она сидела, глядя на стакан, словно молилась, чтобы влага в нем никогда не иссякла, чтобы не надо было двигаться с места, а вечно сидеть вот так, ощущая на плечах мою руку.
В комнате совсем стемнело, и бармен без предупреждения зажег свет. Мы прикрыли глаза рукой.
Миртл встала. Встал и я.
— Я должна идти.
Мы посмотрели друг другу в глаза. «Что теперь будет?» Мы не могли заставить себя произнести это вслух.
— Я посажу тебя на автобус.
Миртл кивнула. Мы вышли на улицу. Снаружи было светлей, чем нам представлялось. Теплый ветерок ласкал нам щеки. По обе стороны широкой улицы тянулись деревья. Мы не спеша дошли до остановки и стали ждать автобуса.
