— Линси, туфли — просто произведение искусства, где ты их взяла?
Я фыркнула:
— Это Занотти, детка. Королева я, или кто? — Мы наигранно рассмеялись, а Ник продолжил:
— Мне больше нравится костюм.
— Костюм я стащила у Кайла, — тут же ответила я.
— То есть, эти слухи о вашем романе — правда?
— Нет, ни в коем случае, Ник. Мы с Кайлом — большие приятели, только и всего.
— А как же все эти намёки в "Танцах…"?
— Мы давно хотели спеть вместе, — я пожала плечами, уже собираясь намекнуть, что мне пора, когда Шелли задала очередной вопрос:
— А как насчёт слухов о твоём романе с Красавчиком Ричи?
Я рассмеялась:
— Знаете, я бы дала вам развёрнутый комментарий на эту тему, но мне пора в гримерку — нам через полчаса закрывать всю эту богадельню.
Подмигнув репортерам, я направилась в сторону гримерок, когда Шелли вдруг догнала меня:
— Линси, постой!
Обернувшись, я дежурно улыбнулась девушке. Шелли немного замялась:
— Я насчёт вашего шоу…
— Что-то не так? — Я забеспокоилась, ведь до выступления оставалось всего минут сорок — что угодно могло пойти не так.
— Нет, нет, всё окей, я просто… хороших билетов совсем не осталось, а моя младшая сестра очень хочет сходить, и…
— А, ты про "Риверспринг"! Как твоя фамилия?
— Николсон, — выпалила Шелли и густо покраснела.
Я достала телефон из сумочки и быстро написала Чарли.
— Наш менеджер обо всём позаботится. Сестричке привет! — В конце концов, надо поддерживать наилучшие отношения с журналистами, мало ли что? Я ещё раз дежурно улыбнулась ей, и уже хотела продолжить свой путь до гримерок, но снова не успела, и только изо всех сил закатила глаза, когда услышала за спиной голос Алексы:
— Благородная Линси, которая получает всё!
— Прошу прощения? — мой тон, скорее, говорил: "Иди к чёрту!", но Алексу это не остановило:
— Скажешь, нет? Награды, закрытие церемонии, концерт на грёбаном стадионе…
Я смотрела на неё и не верила, что она — такая же чёртова артистка, как и я — говорит всё это.
— Я добивалась всего этого каторжным трудом, — процедила я, наконец, — думаю, ты, как исполнитель, прекрасно знаешь, что такое каторжный труд, Алекса.
— Ну разумеется, — фыркнула она, — ты получила всё, чего заслуживала. И чего не заслуживала — тоже.
Шелли, всё так же стоявшая рядом и ловившая каждое наше слово, с очень маленькой вероятностью могла и не понять, о чём Алекса говорит. Но я прекрасно поняла, и не собиралась обсуждать Красавчика на глазах у пяти сотен журналистов. Посмотрев по сторонам, я только тяжко вздохнула — на нас, стоящих посреди красного ковра, уже стали обращать внимание. Фотографы и операторы подбирались ближе, и я прекрасно понимала, что этот фарс давно стоит заканчивать. По правде, его не стоило и начинать. Но не сказать ни слова напоследок я просто не могла:
— Алекса, милая, иди поиграй с кем-нибудь. Мамочке нужно закрывать церемонию.
Мне правда не стоило этого говорить. Но когда ты так сильно винишь кого-то в своих личных неудачах, просто невозможно удержаться, и не ткнуть человека носом в свой очевидный успех. Я просто не могла промолчать и оставить последнее слово за ней. Хоть и должна была. И это всё, о чём я успела подумать, прежде чем она вцепилась мне в волосы.
Боль была просто ослепляющей. Я была уверена, что когда она наконец решит отпустить, мой скальп останется в её руке. Чёрт возьми, всё произошло в долю секунды, слишком быстро, чтобы я могла сориентироваться и не дать ей испортить мою прическу. И свою реакцию я тоже не смогла сдержать.
С ранних лет я знала, что цепляясь за руку нападающего, ты только раззадоришь его. Ведь человек поймет, что тебе больно, и расценит этот жест, как мольбу о пощаде. А значит, попытается сделать ещё больнее. Я не стала хватать Алексу за руку, нет. Я приняла самое худшее решение из всех возможных: схватившись за её волосы в ответ, я ударила девушку под дых свободной рукой. Потеряв способность вдыхать, Алекса ослабила хватку и согнулась пополам, норовя сползти на красный плюшевый ковер, и сжаться в клубочек. Отовсюду мелькали вспышки, радостный галдеж репортеров, поймавших сенсацию, заглушал звуки из зала, а Алекса, словно в замедленной съёмке, оседала на пол, ловя ртом воздух. Я не могла позволить ей упасть. Как бы сильно ни ненавидела её. Сжав её предплечья, я подошла вплотную, позволив опереться на себя. Алекса вяло брыкалась, но я держала крепко. Уткнувшись лбом в её лоб, я прошипела:
— Уймись, идиотка, и так завтра будем во всех новостях.
И она меня услышала. Обмякнув в моих руках, она пыталась просто дышать, а когда дыхание восстановилось, чуть отстранилась. Я тоже отошла на полшага, не выпуская, впрочем, её рук:
— Всё, успокоилась?
— Я так сильно ненавижу тебя, — Алекса горько поморщилась, и я расценила это как полную капитуляцию, отпустив её.
— Ненавидь потише, сделай одолжение, — вяло отозвалась я. И в следующую секунду щёку словно ошпарило кипятком — Алекса влепила мне пощёчину. Хлесткую и обидную. Такую же, как я сама совсем недавно отвесила Красавчику. И я наконец поняла, почему там, на нашей премьере, Ричи не стал растирать горящую огнём щёку. Он просто не хотел показать, насколько сильно моя пощёчина его задела.
— Мне жаль тебя, Алекса, — выплюнула я, и хотела уже уйти наконец, но снова не ушла. Вскинув голову, я посмотрела ей прямо в глаза. Возможно, впервые в жизни. И не смогла сдвинуться с места.
Летом перед моим выпускным классом, мы с Кэшем придумали новое развлечение — покупали упаковку петард в местном супермаркете, и отправлялись на поиски наиболее привлекательной кучи дерьма (по правде говоря, мы удовлетворялись первой попавшейся, но не прекращали поиски идеала). Кэш, благослови его Господь, отважно стоял в сторонке, пока я с азартом нашпиговывала дерьмо петардами, а затем поджигала. И почти ежедневно мы упражнялись в тщетности — покупали десять петард по двадцать центов за штуку, и пытались взорвать собачье дерьмо, чтобы оно красиво разлетелось во все стороны. Но дерьмо, по одному ему известной прихоти, разлетаться не спешило. Или разлеталось не так эффектно, как нам виделось.
Было тёплое солнечное утро, и мы с Кэшем по обычаю шли в супермаркет за порцией петард. Остановившись в тени под козырьком возле заднего выхода, мы принялись обсуждать план действий, но моё внимание внезапно привлек мохнатый комок, лежащий под бордюром. Совершенно перестав слушать распинавшегося Кэша, я подошла ближе. Под бровкой, прислонившись серой спинкой к теплому бетону, лежала небольшая крыса. Она часто и тяжело дышала, глядя прямо на меня своими чёрными глазками-бусинками. Ей было явно жарко, но она не спешила искать укрытия в подвале или подсобном помещении магазина, а когда я подошла ближе, не сделала ни единой попытки вскочить и убежать. Вместо этого, она чуть поскребла лапкой по асфальту, всё так же неотрывно глядя на меня.
— Каролина, ты слушаешь? — Возмутился Кэш. Встряхнув головой, я хлопнула приятеля по плечу и увлекла за собой в магазин, подальше от неё.
Всё не клеилось в тот день. Я не уделяла должного внимания собачьему дерьму, чем возмущала подельника до глубины души. Вместо этого, я то и дело возвращалась мыслями к маленькой крысе, лежавшей на парковке. Я могла сколько угодно убеждать себя, что она просто грелась на солнышке и была слишком ленивой чтобы убегать. Я могла говорить себе всё, что угодно, но, чёрт возьми, я видела её глаза.
Распрощавшись с Кэшем гораздо раньше обычного, я, неизвестно зачем, вернулась к супермаркету, и бегом преодолев парковку, остановилась возле заднего выхода. Крыса всё ещё была там. Она так и лежала под бровкой, свернувшись маленьким серым комочком, а её чёрные глаза-бусинки неподвижно застыли, глядя в никуда. Она, конечно же, умерла, ведь в подсобке, где она жила, был разбросан крысиный яд. Ведь крысам не место в супермаркетах. И всё это я знала с самого начала. Я ничем не могла помочь, поэтому и утащила Кэша подальше. Я просто не могла смотреть на неё. Как и любой другой человек, я всю жизнь пыталась не видеть тех вещей, которые никак не могла изменить.
