— Нет.
— Это чёртов грех, — сказал он, сжимая меня и наклоняясь, чтобы поцеловать меня в шею. — Куда ты? — спросил он, хватаясь за меня, когда я потянулась за телефоном.
— Мне просто нужно проверить расписание рейсов.
— Спешишь убраться отсюда? — спросил он, странно осторожным голосом.
Не понимая этой реакции, я повернулась с телефоном лицом к нему.
— Я не хочу находиться в этой стране дольше необходимого после прошлой… после всего. Я не хочу натолкнуться на каких-то старых врагов своего от… Алехандро. Самое безопасное место — в США, там, где, насколько я знаю, у него не было особого бизнеса. Полагаю, ты знаешь об этом больше меня.
— В США он был осторожен, — согласился он, всё ещё с осторожностью, по причинам, которые я не могла понять. — Тяжело откупаться от людей, тем временем отравляя мужчин и насилуя женщин, — я почувствовала, как поморщилась, но не знала, что это было настолько заметно, пока лицо Люка не осунулось, пока он не вздохнул. — Чёрт. Прости. Я не хотел вести себя как придурок.
— Тогда почему ты ведёшь себя как придурок? — спросила я, без всякой злости в словах.
— Какой план, Эв? — странно спросил он.
— План? На сегодня?
— На тогда, когда мы сядем на самолёт, приземлимся в Джерси и приедем обратно в Нейвсинк Бэнк? Что потом?
— О боже, — сказала я, не в силах остановить улыбку, которая растянула мои губы. — Мы делаем это? — спросила я, слишком развеселённая тем, что оказалась в этой ситуации, чтобы помнить о деликатности.
— Это?
— Этот… разговор. Разговор об отношениях? Это оно?
Люк перевернулся на спину, проводя руками по лицу.
— Нет. Да. Чёрт возьми, я не знаю, Эван. Мне не нравится ни черта не знать. Это было отлично, но что это? Ты хотела приключений и запретного секса с каким-то парнем, который убивает людей и зарабатывает этим на жизнь, и который вообще не рассказывает тебе о своём прошлом?
— Люк…
— Скажи мне, — произнёс он, поворачивая голову на подушке, чтобы посмотреть на меня, будто замораживая меня этими глубокими глазами, и серьёзность этого взгляда я особо не понимала. — Ты вернёшься в Нейвсинк Бэнк и начнёшь жизнь заново, изо всех сил стараясь меня забыть?
— Я бы никогда не забыла о тебе, — честно ответила я. Это не являлось даже отдалённой возможностью. — Не важно, что происходит или не происходит, я никак не смогу забыть тебя. Или это, — сказал я, махая рукой на наше окружение.
— Я не говорю, что это произойдёт сегодня или завтра, или через неделю, я говорю…
— Что? Что ты хочешь сказать? Потому что прямо сейчас ты не говоришь практически ничего, Люк, — сказала я, садясь, от раздражения забывая о своей наготе.
Он поднял голову, чтобы посмотреть на меня, слегка дёрнувшиеся губы выдавали веселье, которое не касалось его глаз.
— Полагаю, я хочу сказать, что я чертовски плох для тебя, — он сделал паузу, но воздух вокруг нас был тяжёлым, и я поняла, что мне говорить ещё рано. — И что для тебя было бы умнее вернуться в штаты… и забыть всё о том времени, когда ты рванула с каким-то покрытым шрамами убийцей в Бразилию.
О, старое-доброе «это для твоего же блага». Обычно это был придурочный способ сказать «охлади пыл».
Только я не думала, что Люк говорит правду.
Я искренне верила, что он чувствует, что мне лучше без него, но он был такого низкого мнения о себе.
Но у меня ещё было ощущение, что ключом является фраза «покрытый шрамами убийца». Даже не столько часть про убийцу, потому что это всегда было очевидно, с самого начала.
Думаю, дело было в его шрамах.
Думаю, дело было в его прошлом.
Думаю, через что бы он ни прошёл, он стал чувствовать себя недостойным.
И это было нелепо.
Но он никогда бы не поверил, что я говорю это серьёзно, потому что знал, что я не знаю его прошлого.
Проблема в том, что я обещала никогда не спрашивать.
Я сделала глубокий, успокаивающий вдох, удерживая его, а затем выдохнула.
Я бросила телефон и протянула руку, чтобы коснуться центра гадкого слова на его груди.
— Я никогда не буду спрашивать, — повторила я. — И это не важно.
— Ты этого не знаешь.
Но я знала.
И когда он открыл рот, чтобы всё мне рассказать, это не доказало, что я ошибаюсь.
Это было ужасно.
Это было тошнотворно.
Но это было не важно.
Поверит он в это или нет.
Глава 14
Люк
Мне было двенадцать лет, когда на меня впервые накинулась толпа. Все шестеро были друзьями моего отца.
Это был не первый раз, когда меня изнасиловали.
Этой чести я удостоился в семь лет, от дорогого отца.
Мама напилась и отключилась в другой комнате. Но даже если бы она была трезвой — какой никогда не была — она не потрудилась бы это остановить.
Так что, когда начинаешь свою историю с этих конкретных фактов, что ж, можно понять, что дальше не будет белых частоколов, горячего какао или воскресных готовок пищи.
Я был ошибкой, просто и ясно.
Я не был сюрпризом.
Я не был незапланированным благословением.
Я был чёртовой ошибкой.
Я не должен был появиться на этом свете.
Моей матери было тридцать четыре, когда меня зачали после недельной попойки, во время которой, должно быть, она забыла принять противозачаточные. О попойке я слышал прямо от неё.
«Чёртова текила — единственная причина, по которой существует твой тощий, сопливый зад».
Мне было пять, когда я впервые это услышал, конечно же, ничего особо не понимая в тот момент.
Часть с таблетками я додумал сам, несколько лет спустя, когда понял эту концепцию.
Но, да, я был частью эпичной лажи, которую она совершенно не хотела. Почему она не сделала аборт было за гранью моего понимания. Когда ты так против иметь детей, как она, и посвящаешь свою жизнь погоне за обещаниями, спрятанными на дне бутылок, я не мог представить, что заставило её решить родить меня.
Если говорить совершенно честно, был шанс, что она ничего не знала, пока не стало слишком поздно.
Это было чёртово чудо, что я не родился с эмбриональным алкогольным синдромом. Хотя, если честно, можно было поспорить о том, какой после этого остался урон. Конкретно в плане моих социальных навыков — или отсутствия таковых — моего самоконтроля и какой-то сильной склонность в сторону навязчивого поведения.
Но, чтобы быть справедливым к женщине, которая не заслуживала вообще никакой справедливости, всё это могло быть последствием насилия в моей жизни, а не количества выпивки, которую она употребляла во время беременности.
Мой отец, ну, он был как и любой другой придурок, которого я уничтожил, став взрослым. Это значило, что он в основном, помимо всего прочего, был невероятным чёртовым актёром. Вся его жизнь была ложью. Каждая его улыбка, каждое слово подбадривания, каждый хлопок по спине — всё это было маской, которую он носил, чтобы никто никогда не заглядывал глубже и не видел зла, скрытого прямо у поверхности.
К счастью, я мало что от него видел, когда смотрелся в зеркало. Если бы видел, что ж, скорее всего я бы давно воспользовался лезвием.
Я был похож на мать — высокий и худой, одни руки, ноги и торс. У меня были её тёмные волосы, её тёмные глаза, её скулы. Но челюсть, кто ж знал, откуда взялась. От какого-нибудь деда пять поколений назад или ещё что.
Но да, я лучше буду выглядеть как моя мать, испорченная, трусливая, эгоистичная сука, чем как отец — извращённый, гадкий, аморальный растлитель детей.
Я никак не мог описать, каково было в ту первую ночь, когда я пришёл домой из младшей лиги, сияя, потому что впервые выбил другого ребёнка, и моё лицо всё ещё было липким от мороженого, которое мы съели по пути домой.
Может быть, это был высший момент моей юности.
А за ним последовал низший.
Потому что мой отец не вписывался в «образец».
