— Доктор Рангони, сегодня суд будет задавать вам вопросы относительно доли прибылей, отчисляемой в черные кассы политических деятелей. Как вы намерены защищаться? — спросил один из телерепортеров.
Старая дама внимательно вгляделась в лицо сына. Оно показалось ей спокойным, и точно так же прозвучал его голос, когда он отвечал журналисту:
— Мне некого и нечего защищать. Даже себя самого. Финансовые корпорации хотят раздела нашего пирога. Если у них получится, пусть забирают.
— Значит, вы не будете защищаться? Но вы намерены рассказать, что произошло после смерти вашего шурина Джулиано Серандреи? — не отставал репортер.
— Я бы охотно это сделал, если бы знал. Есть такие вещи, которых ни я, ни вы, ни судьи никогда не узнают.
— Значит, все-таки есть секреты, не выдерживающие света дня? — продолжал журналист.
— Есть злодейства, не поддающиеся описанию. Но их совершили не мы, — бросил Джованни напоследок.
Маддалена выключила телевизор.
— Молодец, мой мальчик, — с гордостью прошептала она сама себе.
Служанка, подавая на стол десерт, доложила, что из Форли прибыл монсеньор Сальвати.
— Вечно он тут как тут, стоит мне сесть за стол, — проворчала Маддалена. — Не хочу его видеть. Отошлите его, — приказала она.
С тех пор как их предприятия начали терпеть крах, престарелый священник самозвано объявил себя духовником семьи Рангони. Многие считали его святым, приписывая ему благочестивые деяния и подвиги во имя любви к ближнему. Старой даме претила такая показная святость. Священником, которого она всегда почитала и любила, был старый дон Паландрана. Он ел ту же пищу, что и бедные люди, иногда голодал вместе с ними; недолго думая, раздавал подзатыльники крикливым мальчишкам, нарушавшим его покой; возвышал голос и обрушивался с гневными нападками на лицемеров, помогал страждущим и, ничуть не смущаясь, провозглашал: «Тому, кто придумал страдания, я бы голову отрезал и преподнес бы ему на блюде».
Пожилая синьора все еще помнила, с каким негодованием обрушился на нее старый прелат, когда она призналась ему на исповеди, что не живет с мужем.
— Ступай в ризницу и подожди меня. Сейчас я не дам тебе отпущения грехов, — приказал он.
Она покорно отправилась дожидаться окончания мессы в прохладном, пахнущем ладаном и древесиной полумраке ризницы, среди церковных облачений и фигур святых с обращенным к небу взором.
Священник бурей ворвался в помещение и принялся осыпать ее проклятиями.
— Ты не святая девственница! Ты просто полоумная девка, и у тебя еще хватает наглости выгонять этого несчастного на чердак. Брак, да будет тебе известно, есть священное таинство, и если ты его не уважаешь, то совершаешь смертный грех. Так вот чему тебя учат книжки, что дает тебе кузнец? — Он размахивал руками и мерил комнату длинными шагами, черная сутана так и ходила волнами вокруг его тощей фигуры. — До тех пор, пока не начнешь выполнять свои супружеские обязанности, не смей и носа показывать на исповеди, потому что отпущения грехов я тебе не дам. А теперь — вон отсюда! Долой с глаз моих!
Он выгнал ее, пылая гневом.
Лена пошла к дверям с виновато склоненной головой, но, когда она была уже на пороге, дон Филиппо схватил ее за руку и проговорил участливым тоном:
— Я понимаю, Тоньино не может пробудить в женщине великую страсть. Но его душа прекрасна, уверяю тебя. Вместо того чтобы забивать себе голову всяким книжным вздором, попробуй прочесть, что написано в твоем сердце. И тогда ты поймешь, что вышла замуж за прекрасного человека. А теперь ступай с миром, и да простит тебя господь, как я тебя прощаю.
На длинном жизненном пути ей встречалось немало священников. Монсеньор, просивший сейчас о встрече с ней, принадлежал, по ее мнению, к наихудшей категории. Он вел жизнь аскета только для того, чтобы всем тыкать в лицо своей святостью, рекламировать ее в газетах и на телевидении, как выставляет свои прелести напоказ какая-нибудь кинодива.
— Отошлите его, — повторила она служанке.
— Я уж чуть было не отослала его, синьора. Сказала, что вы устали и не сможете его принять. Но он так настаивал, что у меня духу не хватило, — с тяжелым вздохом призналась горничная.
— Ладно уж, пригласи его сюда и принеси две чашки кофе. Хотя нет, погоди. Поставь-ка на стол вазочку с шоколадными конфетами. Наш дорогой праведник есть их, конечно, не станет, но, поскольку он сладкоежка, ему больно будет на них смотреть, — с тонким злорадством приказала старая дама, и на ее дрожащих губах показалась коварная усмешка.
— Дорогая синьора, — начал священник напыщенным тоном, усаживаясь рядом с ней, — я обращаюсь к вам как к старейшине большой семьи, преследуемой несчастьями, чтобы поговорить о деле весьма серьезном и деликатном.
— Обойдемся без предисловий, монсеньор, — нетерпеливо перебила его Маддалена, взяв конфетку и предупредительно пододвигая вазочку священнику. — Угощайтесь, прошу вас. Осмелюсь заметить, они настолько хороши, что их можно было бы счесть одним из доказательств бытия божья, — добавила она, искушая его.
Священник бросил жадный взгляд на сладости, проглотил слюну и взмахом руки отказался.
— Речь идет об одном из ваших внуков, — объявил монсеньор Сальвати.
Маддалена первым делом подумала о молодом Спартаке.
— Речь идет о Пьетро Бедески.
Старая дама с облегчением перевела дух. Речь шла о беспутном сыне одной из внучек ее сестры Эрминии, умершей тридцать лет назад. С тех пор как семья Рангони разбогатела, все эти родственники не переставали осаждать ее просьбами о помощи. Спартак, а вслед за ним и Джулиано неизменно старались найти им высокооплачиваемую работу, считая это неизбежной расплатой за собственное богатство. Если бы все зависело от Лены, она бы пальцем не шевельнула ради членов своего семейства. Не то чтобы ее обуревала жажда мести, просто она до сих пор ощущала на себе их недоброжелательство. Мысль о том, что именно она, считавшаяся в семье деревенской дурочкой, взлетела так высоко, до сих пор вызывала у них неудержимую злобу. Протягивая одну руку за помощью, другой они по-прежнему готовы были ее избивать. Прошли годы, но отношение к ней со стороны родственников не изменилось. Когда же они узнали о поразившем Маддалену тяжком нервном недуге, кто-то из них не преминул заметить: «Она всегда была с червоточиной».
— Чего же он хочет, этот Пьетро Бедески? — спросила старая дама.
— Из-за него попала в беду одна из моих прихожанок. Честно говоря, она славная девушка. Она впала в грех, но намерена искупить свою вину.
