У нас не было так красиво и страстно, как в эротических фильмах, – конечно нет! У нас не было так, как у тебя с ним. Никаких оргазмов у меня, конечно, не было, но кое-что изменилось. Если раньше у меня в голове как будто включался механизм – я не умею, у меня все равно не получится, а если вдруг получится, то это нельзя, стыдно, – то теперь привычный механизм вдруг выключился, словно кто-то перестал нажимать на рычажок.
Илья утешал меня, я утешала его, и из утешения и нежности возникало желание – у него, и мне было это не неприятно. Я и не знала, что может быть нежность, а не обязанность. Я даже днем думала: «Как будет сегодня ночью?..» Наверное, таким должен быть медовый месяц – когда с каждым днем все больше думаешь: «А как будет ночью?»
Можно сказать, что нас бросило друг к другу горе, что меня как женщину разбудил стресс, можно даже сказать, что с папиной смертью мы оба почувствовали себя взрослыми. Все что угодно можно сказать!
Но все же это означает, что я не холодная, не фригидная!.. Просто у меня был долгий путь. У тебя, Ася, был мгновенный путь, а у меня долгий.
Зина.Здравствуй, Ася.
Со мной произошел казус на лекции. Я рассказывала о ранней прозе Гоголя: «Обратите внимание на огромное количество восклицательных знаков в прозе Гоголя, что дополнительно создает атмосферу экзальтации. Атмосфера экзальтации, фантасмагории создается не только на интонационном, но и на семантическом уровне, – к примеру, сочетание „замысловатые девушки“…» – и вдруг задумалась посреди фразы.
Студенты подняли головы от тетрадей, – я очень строго требую на экзамене, чтобы отвечали по моим лекциям, а не по учебникам, поэтому на моих лекциях все пишут, – а я продолжила мысль: «Моя Мася тоже замысловатая девушка, я не понимаю, почему она такая, я просто ничего не понимаю…» Обычно, выходя на кафедру, я не думаю ни о чем, кроме лекционного материала. Но в этот раз я, очевидно, думала о своем, и получилось, как будто я заговариваюсь. Я поймала удивленные взгляды и сказала: «Кажется, я немного заговариваюсь. Скоро пойдут слухи, что я читаю лекции про зеленых человечков».
Я говорила «замысловатые девушки», а думала о своем. О своем – о Масе. Кажется, такая семья! Что же родители, что же отец?!..А что можно сделать?!
У нас дома никогда раньше не было стыдного, такого, что нельзя показать людям, если бы нашу жизнь снимали скрытой камерой, – ни одного кадра, за который мне было бы стыдно. Знаешь, как бывает, – к примеру, муж кричит на жену «идиотка!», или жена бьет мужа по лицу, или они вместе прячут вкусную еду от незваных гостей…
А сегодня у нас дома было стыдное. Я бы не хотела увидеть это в передаче «Под стеклом».
Я не разговариваю с Ильей, не говорю ни слова, как немая.
Я разговариваю с ним только при Масе, – она не должна знать, что у нас происходит. Масе легко не знать, потому что ее почти никогда нет.
Начался семестр. Теперь я с нее глаз не спускаю, каждый день – была ли на первой паре, на второй, на третьей, где была после университета. Моя золотая девочка, я ее почти не вижу. Бужу, ставлю на ноги, отвожу в ванную, она кричит мне: «Мамочка, иди, у тебя первая пара» – и засыпает в ванной. Ухожу в университет – она еще спит, прихожу – ее уже нет.
Где она? Повсюду, как ветер. В клубах, в кафе, у подружек. На вопрос «где ты?» отвечает «я на Невском», как будто весь Невский проспект ее комната. Пробовала не оставлять ей денег, – она словно не понимает, что означают эти бумажки. Нет, и не надо, а если есть, берет стопочкой, берет, где видит, берет, как наливают стакан воды.
Я думала, она живет студенческую жизнь – пусть. Но она не учится.
Вчера я кричала на Илью.
– Как тебе не стыдно, ты же отец! У тебя ребенок пропадает!..Она же пропадает, сделай хоть что-нибудь!
– Что я могу сделать? Что вообще тут можно сделать?.. – беспомощно сказал Илья.
– Все можно сделать! – закричала я. Ненавижу этот его беспомощный тон!
– Можно что-то сделать только в одном случае. Если ты говоришь ребенку: «Я тебе не разрешаю уходить», и ребенок пугается и не уходит. Но Мася – другая!.. Она все равно уйдет! Ты говоришь ей: «Ты не будешь это делать!» или «Ты сделаешь то, что я требую!» Но она не слушается, потому что не боится наказания.
– Почему я должна ее наказывать в 16 лет?!
– Под наказанием я имею в виду, что ты расстроишься. А Мася не боится, что ты расстроишься. Поэтому у тебя нет шансов ее приструнить.
– А почему ты все время говоришь обо мне? А ты, ты?! – закричала я.
Илья пожал плечами:
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Что вообще мы можем сделать? Не пустить девочку ночью гулять или утром домой? Привязать к батарее? Запереть? Не давать денег? Отправить за границу? Там она вообще останется без присмотра, там понятно что – наркотики, это всем известно. Когда она дома, ты хотя бы потрогать ее можешь…
Какие наркотики, – это же Мася!.. Она все такая же нежная, теплая, придет ко мне, прижмется и скажет свою детскую фразу: «Обними меня крепким обнямом».
– И вообще – посмотри, она же золотая девочка, какая у нее речь, какие интересы, – книжки читает, музыку слушает, на выставки ходит. Ну, не может позвонить и предупредить «приду поздно», она как будто плавает где-то, ну, не хочет учиться… – Илья говорил со мной успокаивающим голосом, как с больной.
– Не хочет учиться?! – закричала я. – Ты так спокойно об этом говоришь? Я что, должна признать, что моя дочь – в конце концов, она и твоя дочь тоже – не получит образования, будет носить кувшин на голове… Где это «тонколодыжная дева» несет кувшин на голове?..
– Господи, Зина, какой кувшин… Ну попробуй отнестись к этому с иронией, с юмором… «Тонколодыжная дева» несет кувшин на голове в повести Вересаева «Исанка».
Теперь я ее проверяю – завела шпиона в деканате юрфака. Лучше бы я этого не делала.
Я не понимаю! Столько моего труда, и что же, она опять не учится? Такая безответственность, такое наплевательское отношение к собственной жизни. Еще одной сессии я не выдержу – да мне и не пойдут больше навстречу, выгонят. Считай, что уже выгнали.
– С юмором?.. Тебе смешно?.. – сказала я. – Разве ты не понимаешь, мы с тобой по-разному к этому относимся. Я мать, я никогда ее не брошу, буду за нее бороться до конца. А ты… тебе просто все равно. Ты ни о чем не думаешь, кроме своих духовных и физических экстазов!
Илья замер от неожиданности. Вероятно, он сказал бы мне в ответ что-то обидное, а я в ответ сказала бы ему что-то оскорбительное, а потом он, а потом я… И неизвестно, до чего бы мы договорились, но в этом интересном месте наш разговор прервался.
– Мама-папа, давайте собаку купим, девочку, – с этими словами появилась Мася.
