— Сказать родителям?
— Да… Дез и Мартин предложили сделать это вместо меня, но я хочу сообщить отцу эту новость сам. И лицом к лицу, а не по телефону. Я больше не боюсь. Не теперь, когда я уже сделал первый шаг.
— За это надо выпить шампанского! — провозгласила я.
Он счастливо рассмеялся:
— Тихо! Это же строго запрещено! Я принес две бутылки уцененного «Сент-Джулиана». Мы обязательно выпьем, когда сестра Хуппер сменится с дежурства. И никому ни слова!
— Никому ни слова, — пообещала я. Мне показалось, что ради такого случая даже сестра Хуппер не стала бы строго следить за соблюдением правил. Но потом я вспомнила об одной загвоздке. — Но послушай, люди, которые…
— Принимают транквилизаторы, не могут употреблять алкоголь? — закончил мою мысль Тони. — Они и не будут. Среди нас ведь не много таких пациентов. Вспомни, старине Мартину никогда не нравилась идея транквилизаторов. Не волнуйся, я на самом деле довольно ответственный парень, просто по-своему. Я действительно такой, иначе мне никогда бы не удалось заполучить эту работу.
Додо услышала его последние слова.
— Чушь! Ты получил эту работу благодаря прическе, а не своему чувству ответственности! — возразила она. — И я никогда не замечала, чтобы репортеры отличались ответственностью… Да, Тони, оставь стаканчик для старушки Грудинки.
— Грудинки? — спросила я.
— Ночная сиделка, — пояснила девушка. — Она выглядит как грудинка: невысокая, в коричневой форме. И она носит клетчатые подвязки, чтобы подчеркнуть принадлежность к Кемеронам. Или, может быть, она Кемпбелл?
— По-моему, Кемерон, — отозвался Тони. — Если она Кемпбелл, она слишком задается — мой дедушка был Макдоналдом!
— Дикарь! — воскликнула Додо. Потом она повернулась ко мне: — Я чудесно провела время в Лондоне. Бекенгем, например, я никогда раньше не видела. Когда я была там, я посетила обычную клинику, а не групповое отделение.
— Там было лучше, чем здесь? — поинтересовалась я.
— Так же. Только там было бы легче жить за чужой счет, — охотно объяснила она. — Приятные люди. Меня оставили ночевать с ними, мы устроили что-то вроде праздника. Они тоже очень инициативны, я привезла оттуда кучу идей.
Девушка начала рассказывать о своей поездке остальным, но я слушала ее вполуха. Я думала о Мартине и о предстоящей встрече с ним после окончания дежурства. Я наверняка опоздаю, и, может быть, он не станет меня дожидаться. Вудхерст ведь не знает, что мое расписание дежурств изменилось. Я прикинула, что, пропустив ужин и приняв душ вместо ванной, я опоздаю не больше чем на четверть часа… Потом Полли попросила меня поиграть с ней в настольный теннис. Я думаю, она просто устала долго находиться в тени и выслушивать Додо и Тони. Даже Роуз решила поговорить о кабинете зубного врача.
— Ладно, — ответила я Полли. — Но отбивай не слишком быстро и энергично, если можешь. Я не хочу чувствовать себя полностью вымотанной после дежурства.
Я надела любимое сиреневое с серым пальто, в котором приходила на новоселье у Тома Робертса, и шарф, возвращенный мне Мартином позже. Вудхерст ожидал меня прислонившись спиной к машине.
— Я думал, что опоздаю, — заметил он. — У меня был долгий спор с Эми Брукс, и я надеялся, что ты меня дождешься.
— А у меня изменилось расписание дежурств, — ответила я.
Мужчина захлопнул за мной дверцу, обошел машину и опустился на сиденье водителя. Мы выехали прямо на главное шоссе.
— Думаю, я не ошибусь, если предположу, что мы оба не ужинали, — заявил мой спутник.
— Ты прав. Но это не имеет значения…
— Нет, имеет, — возразил он. — К тому же я ужасно хочу есть. Так что нам стоит немного подкрепиться.
— Мартин, ужина во вторник должно было хватить нам на неделю. Кроме того… не хочу, чтобы ты тратился на меня.
— Кроме того, гораздо легче разговаривать за столом, — отозвался Вудхерст. — Зайдем в тихое местечко, в «Олимпию» например, ладно? Здесь недалеко.
— Я никогда там не была, — ответила я. — Ди Воттс была: она говорит, ужин там хорош хотя бы потому, что большинство посетителей — мужчины.
— Ди Воттс права. Это маленький и тихий ресторанчик. Один из тех, о которых в рекламных проспектах пишут «с интимной атмосферой», — это означает, что там удобно разговаривать и музыка негромкая.
— Хорошо, — согласилась я. — Я ненавижу навязчивую музыку, особенно когда ем.
Как только мы разместились за угловым столиком, Мартин сказал:
— Я закажу что-нибудь для нас обоих. Какие блюда ты не любишь?
— Только кабачки, но мне их никогда не предлагали в ресторанах.
— Мне тоже, — кивнул он. — Это странно, да? Эти овощи были одной из наших школьных страшилок: кабачки на ужин каждый четверг.
Вудхерст подозвал официанта:
— Мы закажем палтуса, потом — свежий ананас и бутылку холодного рислинга. Хорошо?
— Да, сэр.
Когда официант ушел, я спросила:
— Так о чем ты хотел поговорить?
— За кофе, хорошо? — ответил мой спутник.
Поедая палтуса и ананасы, он повествовал мне о конференции.
— Додо просто потрясла этих парней. Тамошние врачи перевели ее к нам два года назад, чтобы она сменила круг общения и у нее не возникало ассоциаций с прежней жизнью. В клинике помнят, насколько она была больна. Ты ведь знаешь ее историю?
— Нет, не знаю, — откликнулась я. — Она как-то обещала рассказать о себе, но удобный случай так и не представился. Она всегда слишком занята, выслушивая чужие жалобы, чтобы поговорить о своем прошлом.
— Да, она многим из них помогла… В общем, три года назад, как раз за неделю до свадьбы, она наблюдала гибель своего жениха в автогонке. Он умер не от столкновения, а сгорел заживо в автомобиле примерно в десяти ярдах от нее. Додо пыталась перелезть через ограждение, чтобы добраться до машины, но полицейские ей помешали. Она вырывалась и отказывалась отвернуться. Ей пришлось бессильно стоять там и смотреть, как гибнет ее возлюбленный. Это было страшно.
Я думала о Мартине, его глазах, руках, наклоне его головы, и меня охватил ужас, когда я представила себя на месте этой девушки.
— Это кошмар, — произнесла я с дрожью в голосе. — Бедная, бедная Додо.
— Да, это так. В течение нескольких месяцев она кричала днем и ночью, хотя ей давали успокоительное. Потом она совсем замкнулась, отказывалась есть, пить, говорить… Никто не мог найти к ней ключик. У нее развилась нервная анорексия, по сравнению с ней Твигги выглядела толстушкой. Она почти умирала… И посмотри на нее теперь.
— Но как? — спросила я. — Что ты мог сделать? Она ведь действительно хотела умереть.
