— Руслан, хочешь, открою секрет?
— Да, конечно!
— Я очень волнуюсь!
— У меня тоже есть секрет, — шепчу заговорщически. — Любимая, я тоже очень волнуюсь. Не каждый день женишься на самой прекрасной девушке в мире.
— Ты такой милый! — восклицает и склоняет голову мне на грудь. — Мне так с тобой повезло.
— Скорее мне повезло. Ты пришла и меня спасла. И спасаешь до сих пор. Пойдём спать? Уже поздно.
— Я не закончила, — мягко упрямится Нара, поглаживая кончиками пальцев мой лоб.
— У тебя будет немного времени завтра утром.
— Ты прав!
Я подхватываю её на руки и несу в спальню. Аккуратно укладываю на кровать и неспешно развязываю шнурки на белых кедах, тоже испачканных краской. Краска теперь везде, но пятна радуют глаз, потому что каждую секунду времени напоминают о ней. Стаскиваю кеды так трепетно, как если бы она чувствовала всё, вплоть до прикосновения пёрышка. Медленно-медленно снимаю белые носки, до которых ещё не добрались цветовые пятна.
Нара может раздеться и разуться сама. Медленно и мучительно, но может. Евгения был права, когда просила относиться к Наре как к здоровому человеку и не делать за неё того, что она сама может. Но я разуваю и переодеваю Нару каждый вечер не из жалости, а потому что это наш интимный ритуал. Моменты, когда моя любимая девочка не зажимается и позволяет себя касаться.
Я сажусь на колени перед ней, чтоб Нара могла видеть, что я делаю; так ей проще представить, что она что-то чувствует. Я же обещал относиться к любимой по-прежнему Аккуратно беру ступню за пяточку и подношу к губам. Ногти покрыты малиновым лаком. С огрехами, конечно, ведь это я красил по её просьбе. Целую каждый пальчик с абсолютной нежностью. Поднимаюсь выше, стараясь не замечать длинный красноватый рубец, который пробегает вдоль икры. Дохожу до шортиков и вновь опускаюсь, чтоб обласкать и другую ногу начиная от самых пальчиков. Сердце замирает от счастья, когда я вижу, как благодарно и охотно она принимает ласку. Как же много было слёз, криков и истерик на пути к этому.
Стягиваю с неё джинсовые шортики, карманы которых забиты перемазанными краской кусками ветоши. Целую плоский живот. Когда мы стали впервые близки, в пупке была сережка. Её пришлось снять, но Нара всё так же привлекательна для меня и без этой пикантной детали. Просто приступ ностальгии. Просто воспоминания.
На ней блузка с рядом мелких пуговок. Не торопясь, расстёгиваю их все, такие крошечные для моих пальцев. Нара прерывает меня, чтоб поцеловать. Это уже не тот нежный поцелуй в акриловом облаке; он такой же страстный как в ту тёмную, томную ночь. Отвечаю на поцелуй, и наши губы ласкают друг друга, пока хватает дыхания. Её глаза красивее звёзд, которыми мы любовались на озере, когда Нара притворялась русалкой.
Скольжу губами по коже, а её пальцы всё сильнее впиваются в волосы. Чувствительные участки. Неповреждённые нервные окончания взяли на себя функцию выбывших. Каждое прикосновение — кипяток. Не Нара сказала, сам это чувствую.
* * *
Женщина-регистратор рыдает так отчаянно, словно только что посмотрела заключительную серию какой-нибудь «Кармелиты». Мы молча переглядываемся и ждём, пока она успокоится и продолжит нас бракосочетать.
К слову, плачет эта женщина в торжественном бархатном платье не от жалости, а скорее от умиления. Я её в чём-то понимаю — моя Нара освещает тесный кабинет со шкафами, заваленными пыльными папками, ярче полуденного солнца. Когда я увидел её в невестином облачении, влюбился заново. Для любого жениха его невеста самая прекрасная в мире, но у Нары есть уникальный дар покорять сердца нежной короткостью, обрамленной невероятным креативом.
Она превратила простое белое платье за десять долларов в настоящее произведение искусства. Вся передняя часть расписана портретами близких людей — таким образом они все будут с нами в особенный день. В центре корсажа — моё изображение в той самой ненавистной рубашке с прекрасным зелёным пятном в виде цифры девять. Ниже, уже на подоле, её родители вместе, а между ними — близняшки в сердечке. Ещё ниже — портреты Жени и Валерия Евгеньевича, который стал для нас с ней, как отец. У самого сердца маленький портрет Нади, выполненный в оттенках серого, а на противоположном плече нашлось место для Сникерса. Вместо фаты длинные светлые волосы, которые доходят до талии. Они распущены и до середины окрашены светло-розовой пастелью, которая успела частично осыпаться на мою футболку. Обута невеста в белые кеды с пятнами краски. А ведь и правда какой смысл в туфлях?
Ловлю собственное отражение в зеркале за спиной регистраторши, которая промакивает под глазами платочком. У меня был костюм на такой случай, но буквально сегодня утром решил, что он мне не нужен. Мы теперь выше всех этих условностей. Не будет уже ничего нормального, так что можно не волноваться так о соблюдении всех правил благопристойности. Кто-то будет показывать пальцем и даже осуждать, кто-то, наоборот, восхищаться, лепя из нас святых мучеников при жизни, а кто-то будет вот так плакать от жалости или умиления. И только одно точно — как бы успешно ни проходила её реабилитация, мы всегда будем привлекать внимание. К чему тогда все эти костюмы и попытки быть как все? Я надел самые потёртые свои джинсы, белую футболку и белые кеды ей в поддержку. Уверен, что такие пары здесь бывают не каждый день.
Я надеваю на её палец тонкое серебряное колечко, подношу руку к губам и благоговейно припадаю к ней, капая слезами, которые превращают осыпавшуюся пастель в краску. Я поклялся, что плакать больше не стану, но слёзы счастья, ведь, не запрещены. Я даже рад, что мы обошлись без толпы гостей, выкупа невесты с караваем и красиво украшенного зала — только отстранившись от лишней суеты, мы можем прочувствовать красоту и важность каждого мгновения.
Нара берёт чуть подрагивающими пальцами моё кольцо — такое же, как то, что уже на её пальце, только большего размера — и, смотря мне в глаза, медленно и осторожно надевает на палец.
Я опускаюсь перед ней на одно колено, чтоб мы были на одном уровне, и без команды регистраторши, которая
