— Знаешь, а ты ведь была не права, — многозначительно хмыкнув, он переглядывается со мной.
— В чём же?
— Ты говорила, что Марк непохож на тебя. Конечно, сейчас ещё рано судить, но, мне кажется, у него твой носик, да и губки тоже.
— Правда? Зато шевелюрой он весь в тебя! Вон, какие густые локоны с самого рождения, — хихикаю я. — И глаза у него твои: большие, красивые, с пушистыми ресницами. Порой я смотрела на него и видела в этих глазах тебя.
Эмир голову на меня поднимает резко, заставляя сердце работать с перебоями. От его пристального взгляда, способного как разжечь неистовый огонь в груди, так и убить внутри всё живое, улыбка на моих губах застывает, тело впадает в оцепенение.
— Диана, прости меня, — охрипши произносит он после затянувшейся паузы.
На лице его вселенская скорбь, глаза теперь полны сожаления и боли, которая кажется мне знакомой.
Не могу вымолвить ни слова в ответ. Для себя я уже давно всё решила, а озвучить вслух свои мысли храбрости пока не хватает. Язык словно отсох, слёзный ком к горлу подбирается и душит меня, нарушая дыхание.
Оглушающую тишину прерывает стук в дверь. Я подскакиваю с кровати как ужаленная, смахиваю с ресниц влагу, просящуюся наружу, и впускаю на порог Анастасию.
— Вот, держи. Здесь всё, как ты и просила, — всучивает она мне полиэтиленовый пакет, доверху наполненный медикаментами.
— Спасибо огромное, выручила. Может, войдёшь? — предлагаю я, заметив как Анастасия мнётся в дверях.
— Не-е-е-е, я уже ухожу! — отмахивается она. — Зовите, если нужно будет приглядеть за Марком. Хорошо вам провести время.
— Ага, и вам тоже.
Закрываюсь, разворачиваюсь и едва ли не врезаюсь носом в Эмира, поскольку он уже стоит возле меня. Он положил Марка обратно в люльку.
— ЧуднАя она, — говорит он, нарушая мой мнимый покой.
— Это же Анастасия. Она не может быть не чуднОй.
— Что в пакете? — зыркает он как раз на него.
— Раздевайся! — командую я, но не совсем убедительно, раз Эмир не двигается, а лишь бровью вопросительно ведёт. — Я посмотрю, что там у тебя за царапина. Надо обработать её.
— Брось, я сам справлюсь.
— Я сказала, снимай чёртову рубашку и шагай в ванную!
— И ты оставишь Марка одного?
— Живо в ванную, кому говорю?! — прикрикиваю на него, топнув ногой.
На пару секунд Эмиру удаётся пригвоздить меня к месту своим тяжёлым взглядом, сквозящим суровой непреклонностью. Кажется, что он и дальше будет стоять на своём, ловко натягивая мои нервы. Но стоит ему кривовато ухмыльнутся, обнажив свои зубы, как он тут же принимается за пуговицы на рубашке. Расстегивает их одну за другой.
С гордо поднятой головой я обхожу его, поднимаю люльку с кровати и отношу вместе с Марком в ванную комнату. Ставлю её на пол в душевой. Так сын будет на виду у Эмира и у него больше не найдётся никаких отговорок.
Я дёргано вываливаю содержимое пакета на каменный выступ раковины, выдвигаю ящик, оттуда беру недостающие в пакете ножницы.
Эмир входит за мной, держа окровавленную рубашку в руках. Бегло прохожусь по его измазанному в крови торсу и злюсь на него мысленно. Желая излить свой гнев, я кулаками исколотить его готова, чтобы живого места на нём не осталось. Просто увиденное поражает меня до глубины души. Руки начинают трястись, как неродные, стоит только лицезреть на его левом боку рану, из которой буквально струится кровь.
Я снова оказалась права. Не царапина это. А Эмир снова солгал мне.
Как можно быть таким беспечным? Если бы я не заметила, что он ранен, то он и словом не обмолвился бы.
Пылая гневом, я подлетаю к нему, вырываю у него из рук кровавую тряпку и пуляю её в мусорное ведро.
— Что с тобой? — интересуется он, поймав меня за подбородок, сжимая его пальцами.
— Ничего, — отрезаю я, опускаю глаза в пол, не позволяя ему затуманить мой разум.
— Я, быть может, и выбился из сил, но я же не слепой.
Я отдёргиваю его и отворачиваюсь от него спиной. Распечатываю бинты, дезинфицирую руки, одновременно с этим вытирая свои слёзы тыльной стороной ладони.
Слышатся неспешные шаги в мою сторону. Не отваживаюсь поднять голову, чтобы посмотреться в зеркало. Но я и так чувствую, что он становится позади меня. Эмир так близко, что даже давно умершие бабочки в моём животе чувствуют его близость. Они оживают и суматошно порхают, создавая собой колеблющийся вихрь, который заставляет каждую клеточку моего тела вибрировать. Я шумно хватаю ртом воздух, когда он протягивает ко мне руки. Замираю, когда он обнимает меня из-за спины. Я ведь ждала этого. Я хотела, чтобы он прикоснулся вновь ко мне, а всякий раз его прикосновения становятся для меня неожиданностью.
— Диана, в чём дело? — хрипло он проговаривает, губами касаясь моего затылка.
— В том, что я тоже не слепая, — под своё неразборчивое бормотание я упираю ладони в гранитный камень, голова моя падает к груди.
— И? — протягивает он глухо.
Я без сил. Совсем расклеилась, и не могу контролировать эмоции. Разворачиваюсь в его руках. Уже нет смысла скрывать свои слёзы. Единственное желание, томящееся внутри, — чтобы он понял, что независимого от того, как судьба распорядилась с нами, он по-прежнему дорог мне.
— Эмир, как ты не понимаешь? Я же тут с ума сходила! Я бога молила о том, чтобы увидеть тебя живым, а ты вместо того, чтобы принять хоть какие-то меры, неизвестно сколько времени ходишь с дырой в туловище. Зачем тогда ты боролся за свою жизнь, если так не дорожишь ею? Зачем, спрашивается?
Руки Эмира падают с меня, словно они налились свинцовой тяжестью. Он неподвижно стоит напротив, застывшими глазами вглядываясь в одну точку — сквозь меня.
Сейчас самое время что-то сказать, но ничего... ни звука...
Рождается столько мыслей, и все они буквально кричат о том, что мне ни в коем случае нельзя показывать свою слабость перед ним. Нельзя показывать, что он и есть моя слабость.
Эмир заводит руку за мою шею, привлекает меня ближе к себе. Веки его под тяжестью смыкаются. Он прижимается своим лбом к моему и выдыхает из себя наверное весь запас воздуха, пока неустанно молвит: прости... прости... прости меня, Диана...
Эти слова плетью высекаются в сознании, у меня в сердце кровоточащей раной.
— Глупышка, не за свою жизнь я вовсе боролся. Моя жизнь ничего не стоит, — шепчет он у моих губ.
Миг — и он впивается в них, выбивая почву из-под ног.
Эмир нагло обворовывает меня. Он крадёт мой воздух, забирая его себе и не оставляя мне шанса для того, чтобы задать вопрос.
Ловкий ход. Такая у него тактика, чтобы уйти от ненужных вопросов, чтобы вновь оставить меня ни с чем, уязвить жалящими поцелуями.
Нежность. Она ощущается даже на кончиках пальцев Эмира. Она стремительно просачивается в меня, расслабляя и обездвиживая.
Голова кружится. Мысли в ней все путаются. Разом я забываю обо всём.
Накрываю ладонями его плечи, держусь за них крепко, чтобы не свалиться от наплыва чувств. Уже гуляю руками по обнаженному туловищу и чувствую под ними что-то липкое, горячее.
Кровь.
Отстраняюсь от Эмира резко. На окровавленную ладонь свою смотрю, почувствовав как под моей рукой его грудь моментально каменеет.
— В обморок, надеюсь, не рухнешь? — встревоженно интересуется Эмир, глядя на мою позеленевшую физиономию.
— Постараюсь, — отвечаю сквозь сбивчивое дыхание, пытаясь прийти в себя. — Присядь пока. Я осмотрю твою рану.
Эмир и не старается скрыть довольную мину. Без препирательств он усаживается на широкий гранитный выступ. Трясущими руками я смачиваю бинт антисептиком и протираю пораженный участок со спекшейся кровью на его боку. Прихожу в ужас, увидев пулевое отверстие размером с мой большой палец. К горлу тотчас подкатывает тошнота.
— Давай я лучше сам всё сделаю. Не хватало ещё, чтобы ты потеряла сознание, — предпринимает он попытку выхватить бинт, я не позволяю, изворачиваюсь от него.
— Эмир, а вдруг эта рана серьезней, чем ты думаешь? Что если задеты органы? Что если у тебя открылось внутреннее кровотечение?
