Радуюсь тому, что есть.
Вот Лиза, прикусив кончик языка, сидит и корпит над прописью, и за ней радостно наблюдать. Милая она у меня.
— Мне не нравится, – тут же заныл мой цветочек, которым я любовалась последние минут пятнадцать. — Мам, сейчас все в компьютерах, зачем эти прописи? Гадость!
— Чтобы почерк был красивым.
— Я печатать буду, – Лиза отшвырнула пропись, и она упала на пол.
— Подними.
— Нет! – дочка сложила руки на груди, и выпятила губы.
— Лиза!
— Не хочу!
— Лизавета! – чуть повысила я голос.
— Ну мам, – захныкала она, но все же пропись подняла, — скучно. Можно на кухню?
— Пока упражнения не сделаешь, нельзя.
— Ну почему? – глаза Лизы наполнились слезами, и в гостиную вошел Никита.
О, кто-то сейчас увидит концерт. Здравствуй, милый, ты как раз вовремя.
— Потому что стыдно, будучи взрослой писать как курица лапой. И мелкая моторика важна, помнишь, я рассказывала тебе про мелкую моторику?
Лиза кивнула. Вздохнула, и высказала:
— Так я на кухне эту моторику могу делать.
— Развивать, – поправила я. — Но лучше с помощью прописей.
— Ненавижу я эти прописи, – заныла дочка, и приготовилась заплакать, при этом хитро поглядывая на меня.
Никита застыл, растерялся. С меня на всхлипывающую Лизу взгляд переводит, и обратно. И явно не знает, что делать. Видимо, мечтает сбежать, но раз уж вошел, то сбегать вроде как не мужественно. А стоять столбом и не отсвечивать – очень даже.
— Ручка болит, – Лиза затрясла ладошкой. — Ты плохая!
— Ли-и-из, ну хватит.
— Плохая! – громче повторила дочка.
Она хорошая у меня, люблю больше жизни, и чаще всего не хочу, чтобы она становилась взрослой. Эгоистично желаю, чтобы Лиза всегда оставалась только моей малышкой, но в такие моменты… да, в такие моменты хочется видеть перед собой разумного человека. Иногда я забываю, что моя такая разумная не по годам, умненькая дочь – ребенок. Со всеми вытекающими, со скандалами, с мелкими манипуляциями и капризами.
— Лиз… ну хватит, – я поманила дочку к себе, и она покачала головой, отказываясь подходить. — Милая, ты правда думаешь, что я заставляю тебя заниматься потому что я плохая и желаю над тобой поиздеваться? Подумай. Ты так считаешь?
Посмотрела при этом на Никиту. Боже, да он примерно также испуган был, когда Лида в меня выстрелила. И это при том, что Лиза себя еще не во всей красе показала, это лишь мини-скандал. Бывают такие сцены, что головой об стены биться хочется. Или кого-то другого бить. Благо, это редко, и чаще всего дочка – ангел, а не демон.
— Да, – буркнула Лиза.
— Правда? Я со зла тебя заставляю учиться? – повторила я с нажимом.
Главное, в свою мать не превратиться, и не передавить.
— Нет. Не со зла, – тихо ответила Лиза, но обижаться не прекратила.
— Видишь, ты это понимаешь. Иди сюда, – снова позвала я своего котенка, и она подошла – щеки мокрые от слез, вся надутая – пальцем в щечку ткни, и будто лопнет, как воздушный шарик. — Котик, все через школу проходят. Ты любишь готовить, и это здорово, я рада, что у тебя есть увлечение. Но и про остальное нельзя забывать. Про учебу, про общение с друзьями. И маму нужно слушаться, – ущипнула ее за нос, и Лиза невольно улыбнулась. — Сейчас прописи, а потом сделаешь нам какао, и посидим как раньше, ладно? Себе, мне и Никите сделаешь.
— С пенкой. И с карамельками, ладно? А еще с халвой, – загорелась дочка, и я кивнула.
Никита скривился при упоминании халвы, но смело подошел к нам, и присел у дивана, на котором я разлеглась. И Лизу приобнял, а дочка доверчиво прижалась к нему.
— А дядя Ник не заставлял меня прописями заниматься, – не сдержалась, и высказала Лиза, но все же, пошла к брошенной тетрадке.
Как оскорбленная в лучших чувствах принцесса. Но уже не в истерике.
— Не заставлял? – прошептала я. — Ник, ну как так?
— Я… ну, Лиза немного занималась. Читала вот. И что-то там в тетрадке делала, – пожал он плечами, и стал еще более походить на растерянного мальчишку. — Ладно, понял. Нужно контролировать.
— Кнут и пряник, – вздохнула я. — Терпеть не могу высказывания в стиле «А вот я в твоем возрасте…», но знаешь, я класса до пятого в школу как на праздник шла. Обожала учиться, так интересно было. Потом, класса до восьмого тоже любила, но уже не из-за учебы, а из-за общения. Придем до звонка, пораньше, а нас в школу не запускали до перемены, мы в школьном дворе ждали. И вот, полный двор ребят, все общались… здорово было. А Лиза вот, только в первый класс пошла, и уже разонравилось. Что дальше-то будет? Учиться долго.
— А я терпеть не мог школу, вот прям как Лиза, – тихо рассмеялся Никита, перецеловывая мои пальцы. — У нас учительница была такая… советская женщина, скажем так. Только в плохом смысле. Красная химия на голове, очки в роговой оправе, указка. В меня в первый же день мокрой тряпкой швырнула, которой доску протирают. Прямо в лицо попала. Мне семь было, откуда мне было знать, что нельзя болтать и смеяться? А еще я до этого не в «Б» класс зашел после линейки, а в «А», перепутал. И ей пришлось меня бегать, искать. А потом эта мокрая тряпка в лицо. В общем, – уже громче рассмеялся Никита, но тут же сбавил громкость, — у нас была ненависть с первого взгляда. Алла Владимировна ее звали. Именно из-за нее я и возненавидел школу, и после последнего звонка с чистым сердцем ей средний палец показал.
— Что, так плохо было? Прям все одиннадцать лет?
Никита подмигнул мне. Хулиганисто так, задорно.
— Прогулы, погромы, детская комната милиции, – перечислил он, и я в показном ужасе прижала ладони к щекам. — У нас у входа в школу висели плакаты, на которые вписывали прогульщиков, и отдельно тех, кто форму не носит. Я всегда был на этих плакатах. И вообще, чудом аттестат получил, мне его дали, наверное, только чтобы я ушел поскорее, и не позорил славное общеобразовательное чистилище.
— И во всем виновата Алла Владимировна, да? – улыбнулась я ему.
— Угу, она, – ухмыльнулся Никита. — Может, если бы не моя первая учительница-грымза, я был бы примерным ботаном и гордостью школы. А так, знаешь ли, пришлось соответствовать образу.
— Бедненький, – поманила его к себе, и куснула за губу вместо поцелуя. — Прям обнять, и плакать. Всю жизнь тебе эта Алла Владимировна загубила.
— И не говори. Пожалеешь?
— Уже жалею, – провела ладонью по его щеке, любуясь.
Весь мой. Нельзя, конечно, в мужике растворяться, и становиться придатком. В рот заглядывать, и божеством считать. Нельзя, но… ох. Люблю, и все тут. И гори оно все!
— Не испугался? – кивнула на Лизу.
— Маленько, – честно сказал Никита. — Но я вроде как готов. Почти. И если Лиза будет продолжать воевать с прописями, и не любить школу, я как брат по несчастью, смогу на нее повлиять. Сам ведь через эти муки прошел. Так что помогу тебе.
ГЛАВА 21
— Я маму твою позвал, Надь, – огорошил меня Никита.
Реально огорошил. Я тут собралась учиться вязать, и спицы из ладоней выпали от такой новости.
— Тебе не хватило сцены в палате, Никит? Любишь садо-мазо?
— Если и пробовать, то только с тобой, – хохотнул он. — Ты вот уже в корсете, – он кивнул на мой каркас, — плетку добавить, ботфорты, и…
— И тебе не понравится, поверь, – мрачно добавила я.
— Да неправильно все получилось, – взъерошил он волосы, а Никита итак вечно лохматый, несерьезный такой. — Выставил из палаты. Ладно, мою маму, она уже себя во всей красе показала. Андрей вообще… хрен с ним, короче. Но я как твое лицо увидел тогда – взбесился. Но может, нам удастся поладить.
— С моей мамой? Не удастся.
— Сильно на мою похожа?
— Если ты будешь жить по указке моей матушки, если ты даже шнурки будешь завязывать так, как она требует – только тогда ты ей угодишь, – вздохнула я. — Никит, я люблю ее, но… она бесит. Никакой гибкости, никакой критичности мышления. Мама где-то когда-то услышала что-то, поверила в услышанное, и ей хватает. Даже если ей доказать, что она ошибается, она не поверит. Просто потому, что когда-то она услышала что-то, и ей лень переубеждаться. Она тяжелый человек, бескомпромиссный. А еще она как… не знаю, ты даешь маленькую слабину, чтобы не ссориться, чтобы смягчить, и мама воспринимает это как белый флаг. Ты ей палец, а она руку откусывает вместе с головой.
