все равно. Я чувствую, как сильно нужен сейчас Стасе и позволяю ей делать все, что хочется, а ей хочется обниматься. Ей хочется тепла. Хочется ощущать поддержку, которой она вдруг лишилась, запертая в туалете с малолетними идиотами.
— Какая же я дура… — вздыхает мама, внимательно разглядывая нас. — Проглядела, — устало присаживается за Стасин письменный стол.
— Давай потом, — тихо прошу ее.
Мама нервно проводит ладонями по лицу, закрывает глаза, глубоко дышит, открывает глаза и неопределенно качает головой.
— У отца будет удар, — ее голос становится сдавленно-хриплым.
— Мам, пожалуйста. Не сейчас. Я попробую объяснить. И тебе. И отцу. Чуть позже.
У меня внутри все горит. Мышцы пресса напряглись до боли. Я не чувствую своей вины в чувствах к Стасе, но мамина реакция все равно заставляет сильно нервничать.
— У нас оставалась бутылка вина, — мама резко поднимается, дерганными движениями поправляет на себе одежду. — Она срочно нужна мне. Никуда не уходите без меня.
— Хорошо.
Дверь хлопнула так сильно, что мы со Стасей вздрогнули. Это нервное. Мама не стала бы делать это специально.
— Она догадалась? — шепчет мышонок.
— Угу. Не бойся. Этот удар я возьму на себя. Тебе сейчас надо высушить волосы и потеплее одеться. Нам надо съездить к одному моему знакомому. Точнее к его отцу. Будем наказывать твоего Соловьева по всем фронтам.
— Ты что-то уже сделал, да? — с волнением смотрит мне в глаза и касается ладошкой щеки. Трусь об нее. Мышонок улыбается, гладит пальцами скулу, смущенно целует в щеку.
— Провел воспитательную беседу. Собирайся. Я пойду, с мамой поговорю, пока она не накрутила себя.
Ссаживаю малышку на кровать. Она ловит меня за руку. Так смотрит снизу вверх, что у меня сердце начинает захлебываться и буксовать.
— Ничего не бойся, — глажу ее по губам.
Она машинально ловит поцелуем мой большой палец. По венам моментально расплавленным железом растекается нежность, и следующее решение дается очень легко.
— Собирайся, мышонок. И кинь мне с собой чистую футболку, пожалуйста. Ты знаешь, где взять. Мы с тобой домой сегодня не вернемся.
Захар
Мама в шоке. Спалились. Хотя я вроде и раньше обнимал сестру, и сажал ее на колени. Интересно, что нас выдало именно сейчас?
Захожу в гостиную. Кутаясь в шаль, она стоит у окна, прокручивая в руке тонкую прозрачную ножку бокала, наполовину наполненного красным вином. Хрупкие плечи подрагивают. Мама быстро смахивает слезинку и снова замирает.
Подхожу сзади. Кладу ладони ей на плечи, провожу по ним вверх-вниз. Она шумно выдыхает и не оглядывается.
— Прости… — мне почему-то кажется, что именно это сейчас уместно сказать.
Наверное, за то, что разочаровал. Показалось, я поймал именно его в мамином взгляде, когда она выходила из спальни. Она делает глоток вина, сбрасывая с себя мои руки.
— Какой я была слепой, — тихо выдыхает и на оконном стекле образуется небольшое мутное пятнышко. — Ревность. Я не увидела банальную ревность, с которой ты так яро запрещал сестре общение с парнями. Это же было так очевидно, а я не увидела.
— Я сам долго не мог разобраться в новых чувствах. Принять было еще сложнее. Тяжело объяснить, откуда они взялись. Я до конца так и не смог. Стася просто нужна мне. Без нее темно, холодно и откровенно паршиво. Чувства к ней оказались выше вообще всего: логики, разума. Пытался заставить себя не чувствовать это.
— Наивный мальчик, — мама делает еще глоток вина. — Невозможно заставить себя не любить. Знаешь, я не могла не думать о таком варианте развития событий. Это было давно. Вы еще были детьми. Рассуждала: а что, если однажды вы повзрослеете и один из вас влюбится в другого? Так и не нашла ответа. Для меня вы — дети. Мои дети. Я учила Стасю говорить, а отец тебя защищать маленькую сестренку от всего на свете. Ты был очень хорошим братом для малышки. Я не могла нарадоваться, что мои дети так ладят между собой несмотря на разный пол и четыре года разницы в возрасте. Эта схема сломалась. Еще пару часов назад я была мамой двоих замечательных детей, а теперь… Я пока не понимаю, как правильно себя вести с вами и что говорить. Дай мне время. Еще надо отца к разговору подготовить. Боже… — она прикладывает бортик бокала ко лбу. Выдыхает, разворачивается ко мне. — Я сейчас спрошу. Ответь мне честно, пожалуйста.
— Хорошо, — наполняю ее бокал новой порцией вина.
— У вас что-то было? Ты понимаешь, о чем я.
— Нет.
— Уже легче. Не трогай ее пока, пожалуйста.
Мама жмурится, нервничая делает пару больших глотков вина. Открывает глаза, смотрит в мои.
— Пока не поговорим с отцом. Ему хватит одного удара. Я боюсь за его сердце.
— Не буду. Я заберу Стасю сегодня на ночь.
Мама вздрагивает, приоткрывает рот, чтобы ответить, но я заканчиваю свою мысль:
— Смена обстановки. Мы поговорим, развеемся. Ничего не будет, я тебе обещаю. Ей это нужно после случившегося.
— Да, конечно.
— Мам, что нас выдало?
— Твой взгляд, — грустно улыбается она. — Ты был похож на волка, который любой ценой готов защитить свою раненую волчицу. Иди. Мне надо побыть одной. Как будете уходить, просто захлопни дверь. Я потом запру.
— Спасибо, что приняла спокойно.
Она залпом допивает вино. Отставляет бокал на подоконник. Касается ладонью моей щеки.
— Не приняла еще, Захар. И совсем неспокойно. Иди, пожалуйста.
Грустно улыбнувшись ей, возвращаюсь к Стасе. Взволнованный мышонок мечется по комнате, заламывая пальцы и спотыкаясь о собственный рюкзак. Увидев меня, замирает, кусая губы. Смешно переступает с ноги на ногу, наступив на кончик сползшего носка. Ловлю, пока не свалилась.
— Ей нужно время, чтобы это принять. Ты готова?
Она только часто кивает и жмется ко мне.
Не знаю я, как можно ее не любить! Просто не знаю. Она такая доверчивая и родная. Так тянется. Я живой человек. Я честно старался сопротивляться. Не могу. Не получилось. У меня, как и у мамы, внутри что-то сломалось. Взломана система семейных ценностей. Перенесена в другую плоскость.
Целую Стасю в макушку. Оставляю в комнате еще буквально на несколько минут. Переодеваюсь в гражданскую одежду, беру наши с ней документы и ключи от съемной квартиры. Деньги за нее списываются с
