Утром я проснулась абсолютно разбитая. Первым делом проверила телефон, но от Тима не было известий. Мне хотелось психануть, собрать свои вещи и уехать, но это казалось каким-то детским поступком. К тому же, у меня теперь не было работы, и я даже не знала, на что можно отвлечься.
К обеду я устала от сидения в четырех стенах и решила пойти прогуляться. Кутаясь в пальто от промозглого ветра, гуляла в центре. Увидела художественный магазин и почему-то потянуло зайти. А потом вдруг появилось настроение рисовать. И я купила кисти, краски, мольберт, холст и всякие другие мелочи. В детстве я ходила в художественную школу несколько лет, но так и не доучилась. Мне стало скучно заниматься, и я бросила.
Выйдя с покупками из магазина, вызвала такси и поехала домой к Тиму. Я настойчиво старалась не думать о нём, решив, что рано или поздно он появится, и я задам ему все вопросы.
Дома я включила музыку на всю квартиру, расположила мольберт около панорамного окна, переоделась в домашнюю одежду, которую не жалко испачкать и начала творить. У меня не было даже задумки картины, и я так давно не держала кисти в руках. Я просто как будто изливала эмоции на холст, все свои тяжелые мысли и переживания. И вот уже на холсте появилось грозное, серое небо. Тучи были тяжелыми, массивными. Ниже простирался бескрайний горизонт леса. Где-то вдалеке, за лесом, виднелись дома. А перед лесом была маленькая зеленая полянка, на которой, скрестив ноги, и задумчиво смотря в сторону леса, сидела девушка. Она была такой маленькой по сравнению с окружающим её массивом природы.
— Огоо, — я вздрогнула, почувствовав горячее дыхание на своей щеке. Резко обернулась.
Тим стоял с полуулыбкой. Как обычно волосы были взъерошены, он был в другой одежде, не в той, что вчера. Вокруг громыхала музыка.
Я смотрела на него и чувствовала одновременно злость, грусть, ярость, радость, растерянность. Я отвернулась обратно к мольберту, чтобы положить кисть, а Тим пошел и выключил музыку. Вернулся обратно, встав напротив и внимательно меня разглядывая. Моя одежда была заляпана красками, пряди выбились из пучка и падали на глаза.
Он протянул руку, положив её мне на талию, и резко протянул к себе.
— Я соскучился, — тихо шепнул он.
И кажется, как будто напряжение ушло из моего тела. Оно стало мягким и податливым в его руках. Нет, я всё ещё невероятно сильно злилась, но одновременно была счастлива вдыхать его запах, слышать его голос и ощущать тепло его тела.
— Тим, я зла, — тихо прошептала я ему куда-то в плечо.
— Знаю.
Я вскинула голову, чтобы посмотреть в его глаза.
— Знаешь? То есть ты знал, что твое поведение меня разозлит, но все равно так поступил? — с недоумением спросила я.
Он нахмурился. Кажется, ему не особо хотелось выяснять отношения.
— Я написал сообщение. Я был занят.
— Сутки? За сутки ты опять не нашел времени, чтобы позвонить? Господи, я сходила с ума. В очередной чертов раз! — я вырвалась из его объятий, зло сверкая глазами. — Что с тобой не так, Тим? Зачем ты это делаешь?
— Сэм… — и он замолчал, будто не зная, что сказать.
— Тим, я нужна тебе?
— Да, — он ответил без промедления.
— Тогда зачем ты так поступаешь?
— Это сложно. Сложно объяснить, Сэм.
— Тим, тут ведь не может быть ничего сложного. Ни-че-го. Просто слова превращаются в предложение, а из предложений рождается объяснение.
Он молчал. И я растерянно смотрела на ставшие такими родными глаза, черты лица. Тим не выглядел уставшим. Он не выглядел как человек, который сутки без сна и отдыха работал как проклятый. Нет, он выглядел отдохнувшим, бодрым и свежим, несмотря на то, что был уже вечер.
Я стояла перед ним, скрестив руки на груди, все больше чувствуя себя потерянной. Мне нужны были объяснения, которые он, почему-то, просто не хотел мне давать. Мы стояли, сверля друг друга взглядом, и я не понимала, что дальше делать.
— Тим… я поеду домой, — наконец, устало сказала я. — Позвони мне, как найдешь нужные слова.
Я замерла на секунду, ожидая его реакции, но он так ничего и не сказал. И тогда я обошла его и пошла на выход. В коридоре подхватила свою сумку, обулась и выскочила из квартиры как ужаленная.
Быстрее, быстрее. Пока я не передумала. Пока не струсила. Пока не показала свою слабость.
Я могла понять, принять, простить. Легко. Я чувствовала эту готовность внутри поверить в любые мало мальски адекватные объяснения. Но он молчал. Он просто, мать его, не смог даже двух слов связать в одно предложение. И я не могла…
Не могла допустить происходящего. Не могла допустить такого отношения к себе. И хотя моя влюбленность была уже настолько сильной, что я готова была забыть всё, но разум не позволял. Какая-то часть меня, которая осталась адекватной и логичной твердила, повторяла, что все произошедшее ненормально, неправильно. Так не должно быть.
Я выбежала на улицу и побежала так, будто за мной гнались черти. Я бежала и бежала, чувствуя, как горят легкие, как по щекам текут горячие слезы. Чувствуя, как холодный ветер ударяет по пылающему лицу.
Он не остановил. Он позволил уйти. И если я могла принять и понять, что он не позвонил, то понять, почему он не остановил и даже не попробовал объясниться, не могла.
В какой-то момент я устала бежать и села прямо на холодный, грязный тротуар. Мне было все равно. Мне казалось, что в моей жизни, во мне что-то со звоном умерло, разрушилось, раскрошилось. Я ощущала практически физическую боль. Тело ломало, болело, ныло. А я никак не могла остановить истерику.
Я остро реагирую? Возможно. Ведь… мы даже не поругались. Я просто сказала, что уйду, а он просто разрешил уйти. Может, он думал, что мне нужно время успокоиться? И поэтому дал уйти?
Мозг лихорадочно перебирал варианты, пытаясь найти хотя бы какое-то приемлемое объяснение происходящему.
— Девушка, вам плохо? — послышался чей-то обеспокоенный голос над головой.
— О да, — из меня вырвался хриплый смех, — кажется, у меня разбито сердце.
Глава 22. Слежка
Следующие несколько дней пролетели как в тумане. Единственное, чем я занималась — писала картину. Всё, что я купила в художественном магазине, осталось в квартире Тима, поэтому я пошла и купила всё заново. Только в этот раз холст был практически с меня высотой.
Музыка так громко и долго играла в квартире, что несколько раз приходили злые соседи и настоятельно просили сделать потише. Я кивала, соглашалась, но, честно говоря, не уверена была, что действительно понимаю, о чём они говорят.
Картина в этот раз была мрачной, темной. Пока писала её даже не до конца понимала, что получится в конце. Казалось, что это какая-то черная, засасывающая дыра или, возможно, смерч. Я оценивающе оглядела картину. На меня смотрели пугающие, поглощающие черные круги, которые множились, как круги на воде от капли. Кажется, на этой картине были все оттенки черного и серого. Казалось бы, как может все не слиться в одну массу, когда в картине одни оттенки черного, но нет. Сердцевина была самой темной, как глубокий, черный колодец, а самые крайние круги уходили практически в серый цвет и к центру становились всё темнее и темнее.
Когда картина была готова, я задумчиво сидела напротив, думая, что, наверное, её нужно как-то назвать. Не хотелось сложного названия. Это должно быть что-то простое, но символичное. Например, “Черные круги”? С другой стороны хотелось сделать глубокое название. Ведь эта картина не просто про круги, она про какие-то неведомые эмоции внутри меня. Хм… “Черная бездна эмоций”? Не слишком ли патетично?
Я вздрогнула, услышав внезапный звонок в дверь. Сердце на секунду сжалось. Может быть, это Тим? Но я отмахнулась от этой мысли и пошла открывать.
На пороге стояла одновременно встревоженная и злая Кэт. Увидев меня в полном здравии, она, кажется, не на шутку завелась. Без приглашения прошла в квартиру, потом крепко сжала в объятиях, а после зло прошипела:
