— Не понимает он, когда бабушка ругается! — фыркает Ба-Ружа, переходя на русский. — Что изменят три месяца, Ману? Ничего они в твоей жизни не изменят, ты морочишь мне голову. Мне и невесте своей.
Понимая, что речь обо мне, подхожу ближе к окну.
— Время ничего не меняет, меняют действия.
— Сослать жену в отпуск на всю зиму — это плохое действие. Дай-ка бабушке еще сигарету.
Чиркает зажигалка.
— Люди мыслят эмоциями, Ба. Кто управляет чужими эмоциями, тот становится лидером. Кто меня учил?
— Я тебя учила другому. Применять знания нужно на чужих.
— Ну не могу я. Не могу физически с ней, ну что тут сделаешь? — в его голосе чуть ли не впервые за последние недели прорезается сильная эмоция.
Ошарашенная, я присаживаюсь на корточки, потому что стоять больше не получается.
— Ману, девочка тебя любит, надышаться не может. Родит тебе много здоровых деточек. Я вижу это по картам и по ее глазам.
— Она меня не любит.
— Еще как любит.
— Она очарована.
— Влюблена.
— Она меня не знает.
— А Лада знала? Олеся твоя знала?
— Я очень скучаю по Олесе, — он усмехается. — Ты себе даже не представляешь как.
Вздрагиваю всем телом. Дальше шум! И я догадываюсь, что Ба-Ружа бьет его изо всех сил какой-то тряпкой. В этот момент только осознаю, что плачу. Слезы капают на платье, на руки.
— Довольно уже, — смеется он беззлобно. — Сдаюсь.
— Подонок какой, а?
— Ты бы знала, как сложно притворяться для всех. Вообще для всех. Я только тебе говорю это.
— Нашел священника!
— Священникам я не доверяю такие личные вещи. Было проще, пока Олеся верила, что надоела мне. Но Жора, лошара, рассказал своей Маше, а та... Олеся на днях приезжала ко мне домой сказать, что понимает и готова перетерпеть этот брак, раз так нужно. Кто бы мог подумать, что она поймет. Ба, вот скажи мне, разве женщины способы понять и терпеть рождение детей на стороне?
— Ну ты же понимал в свое время. Чем женщины умнее? Такие же больные на голову. Старый закон велит — как возраст наступает, берешь в жены чистую девочку и живешь с ней. Я тебе рассказывала.
— Ее за меня не отдали.
— Потому что дура, тьфу, эта девка Лала. Курица безмозглая. А Боженька всё видит! Видит, какой ты хороший у Ба-Ружи вырос, послал тебе другую девочку. А ты что творишь? На Кипр ее в ссылку?
— Не прав твой старый закон. Не о чем мне с ней разговаривать, понимаешь? Она для меня дите, как Элька. Конфеты ей покупать и на мультики водить. Этот взгляд щенячий... — вздыхает, — я понимаю, что хорошая девка, пытаюсь, а не могу. Тошно мне с ней всё время, ну как тебе объяснить? Если я ее здесь оставлю, родители не поймут. Как с ней вместе жить я не могу представить. Ба. Хотя бы три месяца мне дай еще?
— Что она, за три месяца вырастет, что ли? — усмехается.
— Я вину перед ней чувствую.
— И что? С глаз долой и совесть, думаешь, успокоится? Не работает это так, Ману. Если правда хочешь загладить вину, бросай Кале. Бросай! Какой тебе знак еще нужен? Ребенка твоего чуть не убили, а ты все туда лезешь, всё рвешься. Не можешь жить спокойно, пока в Кале эта Лала. Если она переедет, другой район будешь вычищать от гнилья? Так, глядишь, всю столицу перестроишь!
— Ба, хотя бы до нового года?
Она вздыхает.
— Совсем не к душе?
— Совсем.
Пульс в ушах такой громкий, что последующие ругательства на цыганском Ба-Ружи я слышу с трудом.
— Не понимаю совсем, — усмехается Максим. — Ни слова.
— Ребенок в животе откуда взялся, говорю! Не понимает он! Всё ты понимаешь! И слова эти узнал раньше, чем на русском! Ману, как же ребенок, если не к душе девочка? Как он к ней в живот попал? Разве ты таким у меня вырос? Таким подонком?
— Меня опоили. Я не понимал, что делаю.
— Быть такого не может!
— Может. Я сомневался, но теперь знаю точно. Меня не отблагодарил Бог, а наказал этим браком.
— Ты мне голову не морочь! — Она ругается на цыганском. — Ты девочку украл?
— Мне подмешали трин.
— Без разрешения отца украл хорошую девочку или нет?!
— Выходит, блядь, украл.
— Кровь на простынях видел?
— Видел.
— Тогда не морочь мне голову, женись и живи с женой! Иначе прокляну. Богом клянусь, прокляну тебя и больше не посмотрю, Ману, в твою сторону! Аня — хоть и не наших кровей, а чяй моя.
— Женюсь, Ба. Я же не отказываюсь. Пережди с проклятиями. Женюсь и заботиться буду так, как если бы любил. Только боюсь, что в какой-то момент не справлюсь и обижу. Не хочу этого. Мне ее жалко, как бездомную кошку.
— Обидишь и что? Не фарфоровая, не разобьется. Про чувства жене докладывать не обязательно, ты думаешь, я своему мужу докладывала, что о нем думаю? Или он мне, что вне дома и с кем делает? Живите жизнь. Но про Кале послушай меня. Детей этой шаболды бережешь, своего чуть не лишился! У нашей чяй живот весь черный был. Стоит дура-Лала того? Стоит слез твой девочки?!
— С Кале я сам решу. Ты мне ответ дай: поедешь на Кипр с Аней? С твоей любимой чяй?
Я зажимаю рукой рот, чтобы всхлип не был слышен. Мобильный вибрирует, Папуша звонит. Быстро перевожу на беззвучный, опасаясь, что Максим услышит. Встать не могу, силы как-то враз покинули. Поэтому на четвереньках отползаю до коридора.
Как-то не получается осознать. Информации слишком много для меня, глупой деревенской девки, у которой школьный аттестат только в ноябре появился.
Мне, наверное, время нужно. Время, чтобы думать. Мамочка, ну почему ты меня не заставляла учиться и читать умные книги? Может, извилин бы в голове больше было, вдруг соображала бы быстрее.
Ничего кроме биения сердца не слышу. Отчаяние. Ужас. И кожа чужая. Болит разом. Все тело вдруг болит.
Накидываю пуховик, натягиваю сапоги и пробегаю по тротуарной плитке, выхожу за ворота. Вот почему лабрадоры не кинулись встречать: Максим так редко приезжает, что они ни на шаг от него не отходят.
Все его любят — и кошки, и собаки. И я тоже.
Еще одна бездомная. Луну он тоже на какой-то помойке нашел. Мы с ней, видимо, на одном для него уровне.
Забираюсь в салон.
— Поехали.
Семен что-то отвечает, машина трогается. Едва мы выезжаем с улицы, и я убеждаюсь, что Максим не заметил мой приезд, — не выдерживаю. Реву. Закрываю лицо руками и рыдаю навзрыд.
Семен тут же на обочину съезжает.
— Вы можете просто ехать вперед? — прошу я нервно. — Пожалуйста!
— Конечно.
Машина вновь трогается. Ехать почти час, я плачу и не могу не остановиться. Я просто... слишком беременная, чтобы взять себя в руки. Я просто... занималась с ним вчера любовью по-настоящему. И мне так понравилось!
Хочется сорвать платье. Смыть с себя прошлую ночь и прошлые месяцы. Сбежать на край света. Исчезнуть.
Как он там сказал? Кто управляет чужими эмоциями, тот побеждает?
Он сделал со мной хуже. Хуже всего зла, с которым я только сталкивалась.
Кладу ладонь на живот. Максим, получается, всё время лгал?
Он даже по-цыгански понимает, а говорил, что нет! Лгал во всем!
Лала. Кто такая Лала? Девушка из Кале. Из-за которой он, получается, и хочет навести там порядке, даже рискуя моей жизнью?
Он в больницу приехал, выходит, не из-за того, что волновался. И обнимал меня всю ночь, сам раненый.
Из-за... банального чувства вины?
Папуша вновь звонит, а потом присылает фотографию, где они с мамой и Евгений Рустамовной в праздничных колпаках за столом веселятся.
Написано: «Ждем!»
Для всех этот брак в радость получается. Для всех на свете, кроме Максима.
Кроме единственного, кому я сама хочу быть в радость. По-настоящему.
А ему тошно.
Закрываю лицо руками. И любить меня в постели, получается, было тошно?
Каждый раз, когда кажется, что я на дне — падаю ниже.
Как замуж-то идти за него с такими мыслями? Как идти замуж?!
Мобильник вибрирует. Это Максим. Знаю, что если не отвечу, он Семену позвонит.
