ни на минуту усомниться в том что все будет хорошо. Придерживает, чтобы не навернулась в своих стоптанных кедах. И плевать им, на то что я в пижаме по улице иду, лохматая после сна и зареванная. Готовы защищать даже от косых взглядов со стороны.
Поднимаемся в лифте и за несколько этажей крики слышим. Девки орут, как будто насилуют кого-то. Выходим. Дан стоит, красный весь, наряжен так, что еще немного и вены на шее лопнут. Кулаки сжимает, злой как сам дьявол. Взгляд дикий, безумный. И Марина перед ним на коленях, верещит как свинья резанная, слезами обливается, тушь по щекам размазывает. Прощение вымаливает и за ноги его хватает. И у соседки дверь на распашку. Ну а как же, такая драма прямо за дверью, как тут усидеть и не вмешаться. Из открытой двери слышно как ребёнок заливается.
— Богдан, я не хотела! — ревёт Марина, содрогается от рыданий. — Я не знаю как так вышло! — хватает его за колени и лицом прижимается.
Смотреть противно. Я все понимаю, но вот так в ноги к парню падать? У неё точно с головой не в порядке! Это же не нормально!
— Богдан, да будь ты человеком! Видишь как она страдает! Да прости ты её! — встревает соседка. Как будто ребёнка собственного не слышит, что плачет. Или не понимает, или не хочет понимать, что она ему сейчас нужна, а не Марине.
Усмехаюсь. Теперь то этой курице точно ничего не поможет. Смотрю на неё и так хочется по голове её кудрявой втащить. За все страдания моего щенка. А Марина орёт, ноги Дану сжимает, он и пошевелиться не может. Мы вчетвером стоим, смотрим на этот концерт. Никто не вмешивается, кроме соседки. Кит меня обнимает, крепко. Защищает своей поддержкой от внешних раздражителей. И так спокойно мне с ним. Я как в танке. Даже вопли эти не раздражают.
— Богдан, да она ведь как лучше хотела! Всех уже задолбала эта псина! Как начнёт гавкать, ребёнка мне пугает! Сдохнет и всем только радость! В подъезде псиной вонять не будет! — орёт соседка. Пытается Дана вразумить.
Я стою и искренне не понимаю, почему отравление моей собаки интересует её больше, чем её орущий ребёнок, который заливается на протяжении всего времени, что мы здесь стоим. Отхожу от Никиты, хватаю её за волосы. Да посильнее, прям у корней, и в квартиру её хочу затолкнуть, чтобы наконец ребёнком занялась. Случайно промахиваюсь, из-за того что упирается, и в дверной косяк её лицом прикладываю. И звук такой, как будто в голове у неё совсем пусто. Орать начинает похлеще Маринки.
— Я тебя посажу! Дрянь такая! Я посажу! Жизнь всем портишь, а теперь еще и руки распускаешь! — орет так, что уши закладывает.
Кит ее хватает за плечи, живо заталкивает домой, дверь закрывает и спиной наваливается, чтобы не открыла. Соседка орёт, в дверь колотит как сумасшедшая.
— Я сейчас полицию вызову! Я мужу сейчас позвоню! — не сдаётся, в дверь бьёт со всей дури, так, что даже Кит с трудом устоять может. Федя рядом с ним встаёт. Вдвоём оборону держат.
— Богдан, миленький, я же люблю тебя! — плачет Марина.
— Слышь, ты, ебанутая. — Дан срывается на крик. — По хорошему говорю, уйди!
— Я руки на себя наложу! — ревёт Марина. За штаны его хватает, дёргает.
— Давай! — кричит Дан. — Где отраву взять, сама знаешь.
Стуки из двери соседки прекратились. Притаилась как мышь. Замок изнутри закрыла для безопасности, и слушает стоит. Федя от двери отходит и к Марине идёт. Под мышки её хватает, на ноги ставит. А она снова свалится хочет, ноги подгибает. Дан ее за кофту хватает, удерживает. Вместе к лифту её тащат, грубо, не церемонятся. А лифт здесь, ещё не уехал.
— Феденька, миленький, я же не хотела… — Марина пытается оправдаться, на Федьку мокрыми глазами смотрит.
— Слышь. — говорит Федя. Голос грозный, лицо хмурое, непреклонное. — Я за этим пиздюком, по сопкам пол ночи гонял.
Заводят её в лифт, Дан на пол рядом с ней сумку с вещами ставит и кнопку первого этажа нажимает. Железные двери закрываются и лифт увозит её вниз. Вроде и радоваться можно, от того что её больше здесь не будет. Но как-то не выходит. Переживания за Адика душу терзают, не могу ни о чем другом думать.
Дан смотрит на меня виновато. Лицо его постепенно принимает нормальный оттенок, только взгляд все такой же, дикий. Отворачивается и домой к себе заходит, ни слова не проронив. Федя с Настей за ним.
А я к себе иду, дверь открываю. Кит вместе со мной. Вспоминаю что на кухне все заблёвано, сразу перчатки надеваю, тряпку беру и иду убирать. Кит молча помогает полы мыть, даже окна открыл, чтобы проветрить.
Сидим с ним вдвоём за барной стойкой, в моей осиротевшей квартире, и молча вино пьём, любуемся проделанной работой. На кухне пахнет моющими средствами и освежителем воздуха. Звонок в дверь нагло разрушил воцарившуюся тишину. Иду открывать.
— Кирюх, — говорит Федя, в руках две большие бутылки с колой держит. — Приставка у тебя теперь, го в фифу?
Заходят. Дан ставит на барную стойку две бутылки виски.
А приставка ещё в коробке. Я её даже не доставала. Парни быстро распаковывают, все подключают, садятся на край моей кровати с консолями в руках. Кит виски с колой всем разливает. Настя у меня впервые, поэтому ещё стесняется. Но я уже знаю, что это после нескольких стаканов пройдёт. Заваливаюсь на кровать позади парней, со стаканом в руках. И вроде все как раньше. Только Дан другой. Серьезный, мрачный, задумчивый. Отдаёт свою консоль Никите, встаёт с кровати.
— Старый, дунуть есть? — спрашивает.
Федя ставит игру на паузу, вытаскивает из кармана пачку сигарет. Сразу понимаю что в ней, так как он не курит. Только ганджу. Дан берет пачку и идёт на кухню, вытяжку над плитой включает, спиной о столешницу облокачивается, косяк губами зажимает, закуривает. Иду за ним, за барную стойку сажусь, к нему поворачиваюсь, наблюдаю. Он затягивается и голову вверх задирает, шею крепкую демонстрирует, густой дым прямо в вытяжку выпускает. На меня не смотрит, как будто и нет меня здесь. Курит, молчит, забыться хочет. Смотрю на него, стакан свой в руках сжимаю и понимаю, что даже в таком виде, он самый красивый. Даже без привычной улыбки и ямочек. Хочу подойти к нему, шею его целовать… Кажется от этого запаха меня саму торкает. Или это из-за виски…
— Я замуж выхожу. — говорю зачем-то. Больше для самой себя,
