– в потолок. Ошмётки штукатурки, пыль с запахом пороха в воздухе… Повалились с психичкой на пол, завязалось борьба за пистолет.
Конечно, больше шансов уйти, если взять психичку в заложницы. Но с другой стороны – сейчас всё решали секунды, а балласт – он и есть балласт, даже если с ногами и… Словом, психичка со свёрнутой шеей осталась в номере, а Гордеев с её именным Кольтом и ноутбуком, спустившись, по водостоку на заднем дворе, растворился в тени.
Один ночной квартал, другой… Хорошо, что пистолет с глушителем. Это позволяло выиграть хоть немного времени. Самым разумным сейчас было бы залечь на дно, потом раздобыть телефон, уже любой, не важно, миссия всё равно вскрыта, и сделать дозвон до своих… Но всё осложнялось пулевым в живот. Первый ли выстрел он поймал, второй ли – теперь уже и не вспомнить. Да и неважно. Кровь быстро пропитывала прижатую к ране комканую футболку, начинала сочиться вниз по штанам, крупно капать на землю, оставляя следы бегства. Но внутренние органы похоже не задеты. Уже хорошо. Впрочем, от кровопотери ли сдохнуть или от разрыва селезёнки, например, сейчас было одинаково недопустимо. А значит, и времени отсиживаться просто не было.
Под дулом пистолета связав руки и заткнув рот случайному, протиравшему фары таксисту, Гордеев впихнул его на пол между передним и задним сиденьями. Голова уже недобро кружилась, каждое движенье причиняло боль. Скользкими от крови руками набрал нужный номер с телефона таксиста. Ответили сразу. Все сейчас были в режиме повышенной готовности и, дай Бог, где-то в зоне проведения операции…
Это был Игнат – я не сомневалась. И первое время каждую минуту ждала весточки: звонка ли, письма ли. Да хоть почтового голубя! Но не было ничего. Меня раздирало рассказать о встрече в аэропорту Сергею, или потребовать у Дока объяснений… но что-то держало. Какой-то необъяснимый страх навредить Игнату, что ли.
Время шло, ожидание затягивалось и вместе с этим нарастало разочарование. Становилось понятно, что все эти страхи «навредить» – не более, чем попытка найти Игнату оправдание. Мол, служит, мол, под прикрытием. А то, что никто из своих не в курсе – то просто так надо. Но кому надо, если все эти «свои» – и есть часть его службы?!
Нет, дело конечно не в этом, а в той женщине и ребёнке. И дальше я уже не рассказывала Сергею, потому что мне было стыдно признаваться вот в такой банальной брошенности тем, кого так долго и одержимо ждала.
Круг за кругом гоняла в голове события трёхлетней давности. Снова и снова возвращалась к тем переживаниям, когда ожидание было ещё не таким долгим, и казалось, что не этот, так новый день обязательно принесёт чудо долгожданной встречи. Как перебирала тогда все варианты, гадала – предал-не предал. То отчаянно скучала, то до глубины души ненавидела… Но всё равно ждала.
Всё это вернулось теперь. Только перед глазами стоял уже не сам Игнат, сильный и бесстрашный герой – МОЙ герой! – а Игнат-чужак, заботливый семьянин в щегольском пальтишке, с ребёнком на руках.
Как же мне было больно и обидно! Как хотелось рубануть с плеча, просто перечеркнуть всю эту эпопею, послать к чёрту не только Гордеева, но и вообще всё – и Коломойца, и Дока, и даже проклятые перья на спине, отдавшись новомодному чуду лазерной шлифовки… Но куда было девать глазищи Мирошки, которыми на меня смотрело такое странное, но такое счастливое прошлое с его отцом? Да что там прошлое – его глазами на меня смотрел сам Игнат!
Для Мирона «папа» был неким полуреальным образом, защищающим своего сыночка откуда-то издалека, где мы никак не сможем побывать, но откуда, победив всех врагов, папа однажды вернётся сам. И может, я действительно была не права, когда с самых пелёнок начала рассказывать ему эти сказки, может, мне действительно стоило прислушаться к Доку, считавшему, что так я только ломаю представление ребёнка об отце в целом, превращая папу в мифического персонажа и формируя в детской психике «точки напряжения»… Но мне было так важно, чтобы не сбылись прогнозы Сергея о том, что однажды Мирон назовёт отцом его! Я не могла этого допустить, у меня нутро переворачивалось при мысли об этом! И я ждала, я верила, я передавала эту веру сыну! А Игнат…
Интересно, кто у него? Судя по цветам одежды – тоже сын. Примерно годик. И он так доверчиво, так радостно тянулся к нему, а Игнат так ловко и бережно принимал его на руки!
Нет, это больше не поддавалось контролю. Разум не принимал больше доводов про то, что всё не так, как кажется, про секретные задания под прикрытием и необходимость нового витка ожиданий. Я просто устала. Теперь, зная наверняка, что Игнат жив, я капризно хотела либо здесь и сейчас, либо вообще никак – только бы не думать о том, что он сейчас обнимает другую, и она счастлива с ним. Счастлива простым женским счастьем. Моим счастьем!
Это слишком больно.
Я перестала рассказывать такие любимые Мироном истории про сказочного папу на ночь, а он вдруг стал требовать именно их, отказываясь слушать что-то другое. Я снова начала приглядываться к Коломойцу, как к самой лёгкой и удобной добыче для забытья, а он уже недоверчиво держал дистанцию, и я понимала, что либо этот новый заход закончится ЗАГСом, либо будет финалом нашей дружбы вообще. И не могла решиться.
Так и тянулось – ни то, ни сё. Впору начинать приглядывать первого котика для будущего кошатника.
К концу мая боль и растерянность не то, чтобы прошли, но стали не такими острыми – так теряет накал давний ночной кошмар, оставаясь в памяти неясным ощущением пустоты и тревоги. Только вот в настоящих снах я до сих пор с завидной регулярностью видела тот день, аэропорт и Игната. Иногда эти сны были добрыми – Игнат меня узнавал, и встреча была долгожданной и радостной. И так мне хорошо становилось… Пока пробуждение не приносило усталость и тоску.
Но иногда и сами сны были тяжёлыми, будто доверху залитыми чёрным свинцом: я узнавала, что Игнат давно живёт своей жизнью, и мы с Мироном ему просто не нужны. Или это оказывался вовсе не Игнат, а тот, очень похожий на него Магницкий, который сообщал мне, что настоящий Игнат давно уже мёртв. А иногда мне снился целый триллер о том, как своим глупым окликом я засветила Игната перед кем-то очень опасным… И
