Воскресенье
11 сентября 1960 года
Я встречала Дункана, Фло жалась к моей ноге, когда по лестнице с грохотом спустился Тоби. Увидев нас, он замер, на лице отчетливо отразились сомнения — до сих пор ему удавалось избегать встреч с Дунканом. Спохватившись, Тоби пожал плечами и подошел к нам. Невысокому мужчине неловко подавать руку тому, кто намного выше, но Тоби вышел из положения с честью: попытался вести себя с рослым гостем, как с равным.
Проходя мимо нас к двери, Тоби мимоходом бросил мне:
— Не знаешь, что с Пэппи? Она кошмарно выглядит. — И ушел.
Беда в том, что в последнее время я слишком редко вижусь с Пэппи. Но завтра утром я встану пораньше и разузнаю, в чем дело.
12 сентября 1960 года
Тоби был прав: Пэппи выглядит ужасно. Вряд ли она еще похудела, дальше худеть уже некуда, — просто стала совсем бесплотной. Уголки ее красивых губ опустились, взгляд затравленный — мечется, ни на чем не останавливаясь. На меня она тоже не смотрит.
— Что стряслось, Пэппи? — спросила я.
Она запаниковала:
— Харриет, я опоздаю на работу, а у меня и так нелады с сестрой Агатой: она сердится, что у меня усталый вид, что я не выкладываюсь на работе, опаздываю или прогуливаю понедельники. Если я и сегодня не приду, меня уволят!
— Пэппи, обещаю тебе: я сегодня же схожу к сестре Агате и совру ей первое, что в голову придет: что ты попала под автобус, что тебя похитили работорговцы, что за тобой следят и переживания сказываются на работе. Словом, с сестрой Агатой я все улажу, можешь мне поверить. Но ты не выйдешь отсюда, пока не объяснишь, в чем дело, только и всего! — одним духом выпалила я.
Пэппи вдруг понурилась, закрыла лицо руками и зарыдала так безутешно, что и я расплакалась.
Успокаивать ее пришлось долго. Я напоила ее бренди, помогла сесть в кресло — почти уложила в него, подставив под ноги низкую скамеечку. Прежде я всегда втайне преклонялась перед Пэппи — такой взрослой, умной, опытной, любящей и щедрой. Но теперь я поняла, что ее любовь и щедрость чрезмерны. Внезапно я почувствовала себя ровней Пэппи, потому что мне принадлежало то, чего не было у нее, — здравый смысл.
— Ну, что случилось? — тихо спросила я, садясь рядом и крепко держа ее за руки.
Она подняла заплаканные, опухшие глаза.
— Харриет, что же мне делать? Я беременна!
Странное дело: когда женщину переполняет радость, она говорит, что у нее будет ребенок. А если она охвачена ужасом, то говорит, что беременна. Как будто выбор слов подчеркивает эмоциональное и смысловое различие между чудесным зарождением новой жизни и страшной болезнью. Я вгляделась в ее зареванное лицо, страдая от нахлынувшей грусти: тем же путем шла и я, разве что мне достался более заботливый мужчина.
— А Эзра знает? — спросила я.
Она не ответила.
— Эзра знает?
Пэппи сглотнула, покачала головой и попыталась ладонью утереть вновь проступившие слезы.
— Возьми. — Я подала ей чистый платок.
— Я уже все перепробовала, — с тоской зашептала она. — Падала с лестницы. Билась животом об угол стола. Спринцевалась аммиаком, потом мыльной водой. Купила с рук эрготамин, но от него меня только вырвало. Даже расплавила гашиш с сыром на хлебе и съела — и опять рвота. Я все испробовала, Харриет, все до последнего средства! Но я по-прежнему беременна. — Ее лицо превратилось в маску ужаса. — Что же мне делать?
— Милая, первым делом надо сообщить Эзре. Это и его ребенок. Эзра должен узнать о нем, верно?
— Харриет, как я была счастлива! И что теперь будет?
— Скажи Эзре, — настаивала я.
— Я так радовалась! А теперь все пропало. Ему нужна раскрепощенная партнерша, а не дети.
— Сколько уже? — спросила я.
— Точно не знаю. Но кажется, почти двадцать недель.
— Господи Боже! Почти половина срока!
— Ничто не помогает, ничто.
— Значит, ты хочешь ребенка.
Пэппи передернулась, потом ее затрясло.
— Да, да, хочу! Но как я могу его родить, скажи на милость? Эзра мне не поможет, у него и так семеро детей! Жена не дает ему развод, хотя и знает обо мне. Как я могу ему сказать?
— Пэппи, детей делают вдвоем. Ты обязана его известить! Сколько бы детей у него ни было, он несет ответственность и за твоего ребенка. — Я дала ей еще кофе, сдобренного бренди. — Но почему ты так долго молчала? Ты ведь знала, что мы тебя не бросим.
— Я… просто… никак не могла признаться, даже миссис Дельвеккио-Шварц, — прошептала она сквозь слезы. — Я сама спохватилась, только когда прошло два цикла. Потом провела подсчеты, приняла меры, но было уже слишком поздно. Ох, Харриет, что же мне делать? — вырвался у нее крик.
— Первым делом позвони Эзре в университет и скажи, что сегодня вы обязательно должны увидеться. А там посмотрим, — предложила я с притворным оптимизмом.
Пэппи отказалась наотрез, тогда я отошла к телефону в спальне, который установил у меня Дункан, позвонила сестре Агате и сообщила, что Пэппи так больна, что мы обе не сможем выйти на работу. Потом я разыскала Эзру и велела быть у нас в течение часа. Будь на моем месте Пэппи, он попробовал бы отвертеться, но в моем голосе звенела сталь, и он подчинился.
Пэппи уснула, я пыталась читать, но мысли путались, смысл строк ускользал. Противозачаточные пилюли — символ женской эмансипации, думала я. Именно поэтому их так трудно, почти невозможно раздобыть. Они в руках мужчин. Священники называют эти пилюли греховными, лицемеры-политики ополчаются против них. Но вряд ли мужчинам удастся всегда контролировать распределение этих препаратов. Благодаря пилюлям у женщин появится весомое преимущество. Пилюли — это сила.
Конечно, я понимала, что Эзра отнюдь не противник противозачаточных средств. Он считал, что раз Пэппи работает в больнице, значит, может достать любые лекарства. Откуда ему знать, как устроена система здравоохранения? Мог бы хоть спросить у Пэппи. Может, даже спрашивал. Пэппи рассказывала, что однажды пользовалась диафрагмой. Но они с Эзрой каждые выходные чередовали секс с гашишем и кокаином. Вероятно, наркотики притупили их бдительность, заставили забыть об осторожности. Ох, Пэппи, лучше бы ты ограничилась фелляцией!
Она проспала полчаса, потом я разбудила ее, заставила принять душ и приготовиться к встрече с Эзрой.
— Я вся опухла от слез, — пожаловалась она.
— Пока ты спала, отек прошел. Значит, Эзру ты не испугаешь, — твердо заявила я.
— Прости, что не доверилась тебе сразу, Харриет. — Слова все время застревали в горле. Даже выговорить их не удавалось. И я твердила себе: если я никому не проговорюсь, ребенка не будет — надо лишь еще немного подождать. Но напрасно. Странно, да? В отчаянии человек на все способен, но только не избавиться от беременности. Только не на это.
