Он выслушал и молча кивнул.
Мы погасили свет и собрались спать. Я лежала на боку, лицом к окну. Было очень тихо. Позже, перевернувшись на другой бок, я увидела отцовскую спину под одеялом — он укрылся едва ли не с головой, только макушка виднелась. Дышал он легко, лишь иногда дыхание его сбивалось, замирало, следовал не то всхрап, не то всхлип. Я легла на спину. Мною вдруг овладела грусть — приглушенная, беспредметная, совсем не похожая на прежнюю острую душевную боль. Я свернулась клубочком. И впервые со дня отъезда из Окленда расплакалась.
Утром после завтрака мы рассчитались за номер и отправились смотреть водопады, а потом поездом вернулись в Токио.
…Наступил день отъезда, я собралась, приняла душ, оделась. Из Новой Зеландии я привезла отцу сувенир — маленький резной кусочек тамошнего нефрита — и вот теперь решила оставить подарок у него на ночном столике. И в этот самый миг заметила экземпляр своей книги — она виднелась из-под стопки деловых журналов. Я взяла книгу, повертела в руках. Потрепанная, размягченная, уголки страниц загнуты — похоже, ее неоднократно перечитывали, носили с собой. Я открыла титульный лист, прочла: «Папе, моему попутчику». Вернув книгу на место, я положила сверху маленький мешочек с нефритом.
Отец пытался было настаивать на том, чтобы лично отвезти меня в аэропорт, но я упорно отказывалась. Наконец мы договорились, что отец вернется с работы и отвезет меня на автовокзал. Я собралась и высматривала его в окно. Вот подъехала его машина. Я как раз запирала дверь квартиры, когда отец вышел из лифта и взял у меня сумку. Сдав багаж на автовокзале, мы решили перекусить в местном кафе, которое помещалось в своего рода крытом дворике под стеклянным куполом. Устроились за маленьким столиком, лицом к стеклянной стене. Сквозь стеклянный потолок лился ровный свет на садовую композицию из гладких гранитных валунов и высокой травы. Попивая шампанское с апельсиновым соком, мы ждали, пока подадут заказ.
— Жаль, что… — начал было отец и осекся, уставившись за окно, куда-то поверх гранитных валунов. Потом кашлянул и сказал: — Если тебе что понадобится, сообщи.
Тут появилась официантка с заказом, и мы приступили к еде.
Я уговорила отца не ждать, пока подадут мой автобус. Мы простились в вестибюле гостиницы. Отец обнял меня, погладил по плечу, задержал мою руку в своей, слегка сжал и выпустил. Потом направился прочь, но, прежде чем скрыться за углом, обернулся и помахал на прощание.
Я вылетела в Стокгольм, не зная, куда направлюсь дальше.
…Убаюкаю тебя песней ласковой своею…[37]
Домой Астрид и Вероника добирались в разгар дневной жары и порешили, что искупаться просто необходимо. Быстро заехали переодеться и вскоре уже катили к озеру.
На этот раз в тупичке дороги оказались припаркованы две машины, а на пляже шумно плескалась и гонялась друг за другом по воде компания подростков. Но достаточно было отойти чуть дальше и устроиться на песке, чтобы все-таки получилось некое подобие уединения.
Астрид улыбнулась и принялась снимать блузку и юбку. Раздевшись, она мигом утратила недавнюю уверенность в себе и неловко стояла на песке. Цветастый, кричащий купальник никак не сочетался с ее растерянным и даже испуганным лицом. Вероника отбросила шорты и протянула старушке руку.
— Идемте в воду, — сказала она и потянула Астрид за собой.
Вместе они вошли в воду, нарушив темную, ровную гладь озера. По прибрежной полосе мелкой гальки они ступали осторожно, но почти сразу под ногами началось плотное и ровное песчаное дно.
— Весь секрет в дыхании, — объясняла Вероника. — Да и вообще чаще всего весь секрет в чем-то самом простом. Фотографы и художники говорят, что главное — научиться видеть. А чтобы писать книги, надо уметь наблюдать. Техника — дело десятое. Но зачастую самое простое и есть самое сложное.
Она зачерпнула воды, плеснула себе в лицо.
— А секрет плавания — в дыхании, — продолжала Вероника. — Помните, что надо дышать.
Она присела в воду по самые плечи и поманила Астрид — мол, давайте, не бойтесь, делайте как я.
— Хорошо, правда?
Астрид кивнула, плотно сжав губы.
— Повернитесь ко мне спиной, — велела Вероника, и Астрид послушалась. — Теперь обопритесь мне на руку, так. Я буду держать вас под мышки, а вы вытяните ноги.
Старушка послушалась.
— Теперь раскиньте руки и посмотрите в небо. Позвольте воде держать вас. И дышите.
Понемногу Астрид, поддерживаемая Вероникой, расслабилась, и вот уже над темной гладью воды бледными грибами всплыли пальцы ее ног.
— О, — тихо вымолвила она. И больше ни слова.
Когда старушка освоилась в воде и задышала ровнее, Вероника постепенно ослабила поддержку и теперь едва касалась затылка Астрид, а потом и вовсе — только кончиков ее пальцев.
Встав на ноги, Астрид погладила Веронику по щеке прохладными пальцами, кожа на которых сморщилась от влаги.
— Спасибо, — сказала она и неуверенно побрела по воде к берегу.
А Вероника вошла поглубже в золотисто-коричневатую воду и нырнула. Наплававшись, она вышла на берег и обнаружила, что Астрид сидит на песке в своей излюбленной позе — вытянув ноги. Она успела надеть выцветшую панаму и очки и читала какую-то книжечку.
— Давно я не перечитывала ее. — Старушка показала Астрид обложку. — Это Карин Бойе. Садитесь, я вам прочту одно стихотворение.
Вероника опустилась на подстилку, обхватила колени руками и сощурилась на сверкающее озеро.
— Называется «Min stackars unge», «Бедное мое дитя». — Голос Астрид чуть дрогнул, но она продолжала читать:
Бедное мое дитя,
Так боишься темноты,
Там, средь духов в ризах белых,
Злые лица видишь ты.
Убаюкаю тебя
Песней ласковой своею,
Ран твоих не бередя,
Просто пожалею.
Злых та песня не зовет
Каяться, а добрых — в битву.
Соприродно все на свете,
Как слова одной молитвы.
По единому закону В рост идут цветы и травы,
Ветви тянут к небосклону,
Поднимаясь ввысь, дубравы,
Осенью роняют листья,
Чтобы вновь воспрянуть к лету.
Точно так же наши жизни,
Помни ты об этом:
Как живицы сок, таится
В человеке каждом
Та мечта, что пробудится
Ото сна однажды.
Дочитав, она сняла очки.
— Это стихотворение я всегда любила. «Убаюкаю тебя песней ласковой своею». Какая прекрасная строка…
Вероника протянула руку, Астрид вложила в нее раскрытую книжечку.