Чайки провожали убегающие облака протяжными криками, а морские волны неутомимо накатывались на выгоревший под жарким солнцем песок.
Закатав брюки, Гарик брел по кромке воды и махал рукой Максу. Бывший светский хроникер сидел на берету и смотрел в бесконечную даль, куда-то за линию горизонта. Его верный мотоцикл примостился неподалеку. Макс грустил Тоска уже успела стать для него настолько привычной, что даже бешеная езда на мотоцикле не могла ее развеять.
— Это пройдет, старина… — Гарик плюхнулся на песок рядом, протянул приятелю сигарету, — со временем все проходит…
Щелкнула зажигалка-фотоаппарат.
— А мы тогда славно потусили, помнишь?
Макс кивнул и помрачнел еще больше…
— Эй, дружище, ну что ты?
Неужели его приятель, Макс Шальнов, — гордость желтой прессы, любимец гламурных див, скандалист и бессердечный циник, до сих пор любит эту взбалмошную девчонку с синими, как альпийские озера, глазами?
Гарику достаточно было посмотреть на мужественное лицо друга, чтобы убедиться — его диагноз «любовь с первого взгляда — до последнего вздоха» верен!
Но сидеть на морском песочке и дожидаться «последнего вздоха» безнадежно влюбленного товарища он не собирался.
Неунывающий фоторепортер хлопнул Макса по плечу:
— Нельзя опускать руки, старина! За счастье надо бороться. Пора начинать!
Где-то в Европе. Королевский замок. Позднее утроКоролевский замок незыблемой твердыней высился среди буйной зелени. Прозрачные струи фонтанов безуспешно пытались разогнать зной, и даже статуи в парке улыбались особенной, томной улыбкой. И только на небольшой лужайке под тенью векового вяза оставался оазис благодатной прохлады. Именно здесь по просьбе ее высочества принцессы Марии был сервирован завтрак. Его величество нашел идею принцессы занимательной, и вот уже лакеи в шелковых ливреях торопливо расставляли мебель, катили по дорожкам парка сервировочные столики, несли подносы с фруктами и прочей снедью.
Эта картина выглядела особенно живописной из окна личных покоев принцессы Марии. Старшая фрейлина впервые за многие годы вошла сюда в отсутствие принцессы. При этом она чувствовал себя ужасно, словно ее, светскую даму, принудили забыть о приличиях и подглядывать в замочную скважину.
Она нервно поправила пиджак и попыталась найти достаточное оправдание, чтобы довести свою миссию до конца. Старшая фрейлина пестовала принцессу с тех дней, когда та была совсем малюткой! И теперь была озабочена состоянием бедного ребенка больше других.
Беспокойство поселилось в ее душе еще во время пребывания в дикой России. А как же иначе назвать место, в котором юная девушка из приличной — более того! — родовитой семьи может затеряться на целые сутки? Где правоохранительные органы бездействуют, а журналистам позволяют появляться на пресс-конференциях коронованных особ с пластырем на лице вместо карточки аккредитации!
С тех самых пор, как они возвратились под кров родного замка, беспокойство придворной дамы только росло. Принцесса отказалась от утреннего молока, уроков крокета, ароматических саше, она погрустнела, побледнела, осунулась, даже просто улыбаться перестала!
Несчастное дитя чахло на глазах.
Разумеется, верная дворянскому долгу старшая фрейлина поделилась своими тревогами с его величеством, и король — как самоотверженный, любящий отец! — обещал лично поговорить с принцессой, и вполне возможно приступит к этому разговору сегодня, во время совместного завтрака.
Но все же…
Все же эти формальные меры казались старшей фрейлине недостаточными.
Ее интуиция, за годы королевской службы превратившаяся в тонкий и острый как игла инструмент, подсказывала мадам Ван Бастиан, что стоит ей отыскать и открыть ужасный белый конверт, который принцесса получила на пресс-конференции, как ей станет известна тайна, подтачивающая здоровье ее высочества.
Старшая фрейлина снова взглянула в окно. Принцесса спешила к накрытому столу. Значит, у нее есть не меньше получаса…
Где-то в Европе. Парк у королевского замка. Позднее утроКоролевский завтрак на открытом воздухе — серьезный повод предпринять дополнительные меры безопасности. Представители секьюрити рассредоточились по парку и замерли подобно статуям.
Мэтр Ромболь лично объехал все посты, а затем стал вести наблюдение, устроившись в джипе на естественной возвышенности и не выпуская из рук бинокля.
Любые неожиданности были полностью исключены.
Однако королевский завтрак на открытом воздухе не дает права манкировать дворцовым этикетом. Поэтому лакеи и официанты выстроились вдоль мощеных дорожек в ожидании приказаний. А небольшой изящный столик был накрыт по всем правилам.
Скатерть, затканная изысканным орнаментом, опускалась до самой земли, в центре столика высилась серебряная чаша с фруктами. Живописная груда яблок, персиков, винограда, сквозь прозрачные гроздья которого пробивались солнечные лучи, напоминала натюрморт кисти одного из великих голландцев.
Серебряные приборы украшал королевский герб, подогретые фарфоровые тарелки стояли одна на другой в ожидании блюд, а в икорнице медленно таял лед, чтобы как можно больше сберечь бесподобный вкус и запах осетровой икры, завитки масла и тонкие ломтики ветчины ждали своего часа, соседствуя со свежайшей выпечкой. В высоком хрустальном графине искрилось тонкое вино, а бокалы цветного хрусталя — из личной коллекции его величества — впервые за много лет наслаждались открытым солнечным светом…
Его королевское величество со свойственным ему жизнелюбием отпил из бокала — для завтрака с дочерью он выбрал вино, купажированное на королевских виноградниках в год рождения принцессы, — насладился тонкой игрой вкуса и пригласил дочь присоединиться к трапезе.
Но принцесса лишь развернула на коленях салфетку, так и не прикоснувшись к еде. У нее не было аппетита. Его девочка, наследная принцесса, выглядела грустной, почти несчастной.
Король-отец почувствовал, себя виноватым: не слишком ли тяжкое бремя он взвалил на эти юные, хрупкие плечики, отправив дочку в изматывающий многодневный тур по Европе?
Он тяжело вздохнул, похлопал свою малютку по руке и начал:
— Турне оказалось слишком обременительным для тебя. Не стоило с этим спешить. — «Французский — это великий язык, язык монархов, — думал его величество, никакой другой язык не может передать ни пафоса, ни нежной отеческой заботы». — В свое время отец, конечно, не церемонился со мной, но ты…
